Кофе был хорош. Ни разу, сколько я себя помню (а это не так долго), я не пил ничего подобного. Я сидел за дубовой стойкой, утопающей в пару, запахе зёрен и корицы кофейни, уже привыкнув не обращать внимания на странных, с белыми глазами посетителей, сидящих за столиками и болтающих о чём-то, не издавая ни звука. Они тоже, будто не замечали меня. Баута ушёл вчера (относительно, ведь в Парке всегда был ранний, тёплый вечер). Сказал, ему нужно подготовиться к уходу. Два «дня» прошло с того момента, как я с криком и раскалывающимся от боли черепом очнулся на той же скамье, на которой Серафим препарировал мои мысли. Охваченный паникой после видений, в которых Озарённые пытали Лису, я вскочил, чтобы тут же обессиленно рухнуть на издевательски-тёплый песок. Я пытался ползти куда-то, бормоча и роняя на дорожку слёзы и кровь из прокушенной губы, пока меня не остановил опустившийся на спину тяжёлый сапог и вкрадчивый, глухой голос:
– Успокойся, дитя. – Баута коснулся моего затылка и эмоции погасли, словно в костёр выплеснули ведро воды. – Я видел всё, вместе с тобой. Я теперь знаю тебя лучше, чем ты сам, несчастная игрушка. Первый урок, который ты должен выучить – здесь, ни в Городе, ни в моём Парке, ни в самом тебе, нет ни капли реальности или правды. То, что ты видел могло случиться несколько циклов назад, может случиться завтра, а может быть просто бредом твоего воспалённого сознания. Или кошмаром, вложенным тебе в голову нашим общим знакомым. Не позволяй этому влиять на твои поступки. Держи информацию в голове, но действую холодно, по плану.
Он помог мне подняться и подставил плечо, когда меня шатнуло от слабости:
– Пойдём. Тебе нужно отдохнуть и многое узнать, прежде, чем мы отправимся в Храм.
Я, совершенно опустошённый, побрёл через парк за своим новым, зловещим знакомым. Примерно через пол часа, мы вышли на маленькую, круглую булыжную площадь, охристую от солнца. Маленькая кофейня справа манила фасадом, улыбалась тёплым светом сквозь тяжёлые деревянные ставни. Слева, на поляне высились давно замеченная мной небольшая конструкция американских горок. По рельсам скользили ярко раскрашенные вагонетки, в которых сидело несколько человек с теми же, бессмысленно-белыми глазами, которые я до этого видел у детей. Они синхронно вскрикивали на подъёмах и спусках, раз за разом, в одних и тех же местах. Выражения лиц тоже оставались неизменными – жутковатые, будто у кукол, отсутствующие улыбки. Вагонетки нарезали круг за кругом, не думая останавливаться. Была в этом такая безысходная, неизбывная жуть и обречённость, что на минуту я замер. Появилось желание присоединиться к этому мрачному, закольцованному веселью. Вечно – подъём-спуск, подъем-спуск и спокойная мертвенная улыбка. Почему-то мне казалось, что для меня вагон остановится.