Сколько дней мы проблуждали по Долине? Я не мог сосчитать. По ощущениям, целую жизнь. Какой день недели сегодня? Не знаю. Какие вообще бывают дни недели? Какое число сегодня? Никакое. Числа закончились.
(и кофе; так жалко)
Свернувшись клубочком, Миико дремал на расстоянии десяти шагов от меня. Раньше мы старались держаться рядом, но теперь, когда то ли Миико с Отумом, то ли я с Отумом, то ли и он, и я с Отумом, мы предпочитали соблюдать дистанцию. Отум постоянно присутствовал на фоне любой моей мысли. Он проник под мою кожу, стал моей частью, в то время как Миико порой полностью исчезал для меня, и мне казалось, что во всей Долине лишь я и Отум, и больше никого по-настоящему живого.
Перевернувшись на бок и подтянув к груди колени, я провалился в мутное забытье, из которого меня вытащил хрип Миико.
– Почему ты так дышишь?
Он взглянул на меня как на незнакомца. Лицо бледное, измученное, разомкнутые губы синие от холода или удушья, или от того и другого сразу. Хотя Миико протаскивал воздух в горло с жадностью, судорожными рывками, это очевидно не помогало, и его золотисто-карие глаза почти лезли из орбит. Я беспомощно наблюдал, не имея понятия, что мне делать, чтобы помочь ему. Прежде приступов удушья у Миико не случалось.
– Миико, что…
Поднявшись на четвереньки, он отполз от меня, шатаясь, поднялся (мой взгляд застрял на его грязных коленках) и обхватил пальцами шею.
– Не трогай меня, – произнес Миико взволнованно и почти с испугом.
Я и не собирался. Мне не хотелось прикасаться к нему, даже просто разговаривать с ним, потому что он перестал быть тем, кого я любил, и кто-то чужой, выгонять которого у меня не было сил, теперь занимал его тело. Или, может, сам Миико стал мне чуждым до такой степени, что я перестал его узнавать.
Миико убрел за ограду из лысых кустов, где мог задыхаться в свое удовольствие,
(он дышит как собака, забавно)
и, стоило мне шелохнуться, вонзался в меня полным ужаса взглядом, отчего я чувствовал себя педофилом, затащившим за гаражи маленькую девочку.
– Поговорим, когда придешь в себя, – сказал я ровным голосом.
Раньше я не позволил бы себе валяться, слово дохлая кошка на обочине шоссе, но голова, тяжелая как камень, тянула меня вниз. Странное же выдалось утро… все пропитано ожиданием: возвращения Отума… и не только. Я попытался свернуться поудобнее. Плывущий надо мной туман накрыл меня, как одеяло. Он был белым и мягким, словно вата, но холодным и мокрым. Мимо меня прошли чьи-то ноги, и снова, и снова, много людей, чьи разговоры были расплывчаты, точно рисунок, нарисованный акварелью на салфетке. Тихие голоса не побеспокоят меня; пусть эти люди идут себе дальше, а я лежу здесь. Каждый на своем месте. Покой в несопротивлении, да?