Репейник огляделся. Вокруг никого не было. Все-таки в этих провинциальных командировках есть свои плюсы. Вздумай Джон где-нибудь в Дуббинге напасть посреди улицы на констебля, валялся бы уже на нарах, закованный в наручники. А тут — тишь да гладь. Впрочем, в тихом омуте демоны водятся.
— И русалки, — пробормотал Репейник. У него болела голова.
До восьмого номера в начале Главной он дошел без приключений. Дом окружала живая изгородь — сплошная колючая стена дикой ежевики. В изгороди притаилась незаметная маленькая калитка меж двух давно не крашенных столбов. На обоих столбах было скупо вырезано какое-то древнее существо с клешнями и хвостом, такое же, как на главных деревенских воротах. Калитка была не заперта, и Джон, толкнув её, очутился в зеленом ежевичном коридоре. Сверху нависали шпалеры, и колючие плети заползали на них, образуя сводчатый потолок. Репейник прошел до конца этого коридора и вышел во двор. Первым делом он обнаружил подле себя покосившуюся будку, из которой, потягиваясь, вылез здоровенный лохматый пёс без цепи. Он подошел к Репейнику и со слабой надеждой на угощение вильнул хвостом. Репейник потрепал пса по лобастой башке, почесал за ухом, огладил свалявшуюся шерсть на боках. От непривычной ласки пёс разнежился было, замахал шибче хвостом, но вспомнил, что он при исполнении, и с деланным равнодушием отстранился. Джон пожалел, что в кармане не завалялось сухаря. Он любил животных. Их мысли и эмоции были закрыты для сыщика, он мог читать только в людских головах. Потому и не чувствовал боли, когда гладил обидчивых недотрог-кошек или валял по земле добродушных псов, разметавших по воздуху лапы. За любое же прикосновение к человеку приходилось расплачиваться мигренью. От этого могла немного помочь привычка носить, не снимая, перчатки. От этого неплохо спасала профессия сыщика — любой человек инстинктивно старается держаться от сыщика подальше. Но лучше всего от мигреней помогало одиночество…
Кто-то зашаркал ногами, закашлял, сплюнул. Из-за кустов выдвинулся старик, сухопарый и долговязый; выше пояса он был гол, на впалой загорелой груди пробивался редкий сивый волос. Глаза, приобретшие от возраста чайный оттенок, неотрывно смотрели на Джона.
— Покой, — сказал Репейник. Старик кивнул. Джон знал, что надо первому начать разговор, знал и то, с чего полагается начинать такие разговоры. Но он совершенно растерял все заготовленные фразы. К тому же, мешала сосредоточиться боль в голове. Старик смотрел на него, солнце жарило с безоблачного неба, и ужасно хотелось пить.