На берегу мигнул огонёк. Раз, другой. Это условный сигнал. Наши.
Катер мягко ткнулся в глину. С бака подали трап. Подошли армейцы. Матросы начали передавать им ящики. Армейцы работали без суеты, Яшину даже показалось, что лениво. Выгрузка-погрузка раненых — это час, не меньше. Яшин пошел по землянкам. Землянки на склонах, 100–150 метров от воды. Передний край — ещё 200 метров. Там — посты. В землянках в основном спят, стараясь свернуться так, чтобы все тело было под шинелью. Торчат башмаки, обмотки. Автоматы рядом, без надзора, где у стенки, где — просто на земле. Сырость, холод, вши. А что тут еще может быть?
На катер заводили и заносили раненых. Оставляли прямо на палубе. Моряки и офицеры в рубке, в орудийных башнях, в машинном отделении. Как-никак, а прикрытые пятимиллиметровой броней. Правда, если мина разорвется близко, осколки пробивают броню.
Отошли. Развернулись на «мало», словно не спеша, и дали «полный». Взошла луна. На заплесках островов заблестел песок, фарватер обозначился отчетливо. Ход не сбавляли.
Яшина опять зазнобило, он накинул на плечи полушубок. Подумал: ему в рубке холодно, а каково сейчас раненым на палубе? Кого-то живым не довезут. Двигатель работал громко, стоны и хрипы были не слышны.
В походе никакого страха или даже волнения Яшин не испытывал. И все же когда бронекатер вошел в Ахтубу и рядом замелькали знакомые силуэты деревьев, у него появилось чувство мальчишки, которому удалось оторваться от погони и залечь в непроходимых кустах.
Утром узнали, что бронекатер № 74 сгорел от трех прямых попаданий напротив «Красного Октября».
На следующий день ожидалась высадка двух десантных батальонов трехсотой стрелковой дивизии в Латошинке. Обеспечивать высадку должны были бронекатера. После того, как первый эшелон займет береговую полосу, из Шадринского затона должны выйти буксиры с артиллерией и боеприпасами.
Яшин попросился идти с катерщиками. Начальник штаба отряда Федоров дал добро. Яшин опять решил идти на двадцать третьем, с Бутько. Когда на борт поднялись десантники, Бутько сказал Яшину: «Товарищ старший политрук, сами видите, перегруз». Яшин остался на наблюдательном пункте.
«БК-23» заурчал моторами и через минуту растворился в темноте.
Старший политрук Яшин по войне, как, впрочем, и по жизни, шел с твердым убеждением, что дар его необходим людям, и ему, поэту, надо делать постоянные усилия над собой, чтобы правильно распорядиться этим даром. Он верил, ему отпущено много. Но постоянно сомневался — хватит ли собственных сил, чтоб в каждодневных хлопотах, в обидах и пустых разговорах, в болезнях и хандре осуществить то, что отпущено свыше.