Вислый остался в восьмой квартире совсем один. Бас по делу прокурорского майора сидит на гауптвахте. Железный коготь, которым он извлек майора из газика, стоит в углу с того вечера, когда Баса забрали в комендатуру. Лось вообще куда-то исчез, только запыленные кубки стоят на подоконнике. Плейшнер уехал жениться. С Люсьен покончено.
Только что в клубе их части состоялся суд офицерской чести. Предметом суда были похождения Вислого в вытрезвителе. Господа старшие офицеры развлекались фотками, где Вислый в одних трусах сидел на стуле, зафиксированный жгутом резиновым медицинским. Как же, только после училища, а уже начальник станции, дублер на Телембе, член партии. Слишком высокий темп Вислый взял, спасибо старшим товарищам. Потрындели про офицерскую честь, а до этого на партсобрании вкатали по полной с занесением. Какого-то бича избил Вислый возле «Садко». Ну это могло быть, что-то смутно помнится. А что за эксперт? Написано, что коммунист Висляков хотел задушить эксперта Коняева. Может, и хотел. А почему эксперта? Это все из-за Люсьен. Эх, Люсьен, Люсьен… Ну и что ему делать одному в этой пустой и мрачной квартире?
Что делать — известно что. Вислый открыл холодильник и вытащил оттуда полбутылки водки. Если бы не разлетелись кто куда постояльцы восьмой квартиры, то как бы она тут достояла? А так стоит, Вислый потихоньку ее допивает в одиночестве. Он налил полстакана, выпил и закусил из початой банки бычков в томатном соусе, которую нашел в дальнем углу холодильника.
Водка в Борзе противная. Резкая, но по мозгам бьет нормально. Так им и надо, мозгам. А то что-то распоясались мозги у Вислого. Люсьен да Люсьен, одно слово поперек на все мозги. «На дне бокала лишь она», как поет один придурошный эмигрант у Люсьен на магнитофоне. Водка в Борзе гадкая. Как-то Люсьен рассказывала, какие напитки пили герои романов Хемингуэя. Ах, Люсьен… Откуда ты вообще такая в этом городишке взялась? Давай вспоминать, что они там пили. Коньяк, абсент, виски, мартини, пиво и перно. И еще ром. Да, жили люди. Из этого всего Вислый пробовал только пиво и коньяк. Виски и мартини — слыхал, но не пил. Абсент и перно — вообще непонятно, что это такое. Ну, еще ром, кубинский ром. Вислый его тоже не пробовал. Ни рома не пробовал, ни перно не пробовал, да и Хемингуэя вообще не читал. А вот курсант Худик, наверное, читал. Потому что как-то в увольнении после двух флаконов портвейна, распитых на троих на Днепровских склонах, Худощавый начал орать, что надо жить по Хемингуэю. Наверное, читал. И полез с Парковой аллеи вверх по склону. Лезет на четвереньках, перепачкался весь в грязи и все орет, что, мол, надо жить по Хемингуэю. Ну и все за ним полезли по склону вверх. Потом Худощавый нашел какую-то мусорную чугунную урну и с криками, что надо жить по Хемингуэю, пустил ее катиться вниз по склону. Урна развила чудовищную скорость и, ломая кустарник, внезапно ворвалась на Парковую аллею рядом с милицейским патрулем. Патрульные шарахнулись от взбесившейся урны врассыпную, как от бомбы. А Худощавый еще масла в огонь подлил, стал сверху орать: