— Так выходит, что Иерусалимская икона ушла под воду вместе с монастырем?
— Так все считали и считают. Вот почему я так же, как и ты, удивилась, когда Ферапонтов сказал, что она где-то в Юрьевце укрывается до поры до времени.
Они оба замолчали, вновь вглядываясь в далекий крест на островке.
— А еще, — продолжила Катерина, — в нашем городе Ермак родился. И протопоп Аввакум жил. Его еще тут чуть «батожьем» попы не убили. Ночью бежал. И архитекторы братья Веснины тоже отсюда. Это которые конструктивисты. И Андрей Тарковский здесь родился. Ну, не совсем в Юрьевце, рядом, в селе Завражье, но это дело не меняет. Он тут в детстве по крышам лазил и яблоки в чужих садах рвал. И вообще… В музее-то его ты хоть был?
— Был, с Леной.
— Помнишь «Страсти по Андрею»? А фразу из этого фильма: «Нет ничего страшней — когда в храме Божьем снег идет!»? Так это отсюда. Потому что он сам в детстве бродил здесь по заброшенным и запущенным церквям. А отец его, поэт, стихи написал, сейчас вспомню. «Вот Юрьевец, Юрьевец — город какой — посмотришь в бинокль на него с высоты — у самой воды, под самой горой в две улицы тянется на три версты…»
— Молодец, — похвалил ее Велемир. — Много знаешь, не все еще подзабыла при новом ремесле. У князя Григория постельничим бы была.
— Брось. Не кори.
— Да я так. Ты, наверное, и впрямь была хорошим экскурсоводом.
— Единственное, что я люблю — это свой город, — серьезно ответила Катя.
— А мужа?
— Мужа… Да честно говоря, никакой он мне не муж. Так, игра все это. Еще со школы. Просто жалко его. Вот мы оба и притворяемся.
— Странные вы все здесь какие-то, сразу и не раскусишь, — со вздохом сказал Велемир. Вздохнула и Альма, внимательно слушавшая их все это время.
— А я тебе вот еще что могу про нашу Иерусалимскую икону рассказать, — радостно сообщила Катя, явно ободренная похвалой Велемира. — Она… молодит человека. Который достоин. И безвинно страдает.
— Как это? Чего плетешь-то?
— А вот послушай. Был такой случай. Одна девица жестоко страдала водянкой и едва могла передвигаться. Но дело даже не в этом. Она так хотела увидеть Иерусалимскую икону, что собрала все силы и двинулась в церковь. А по дороге упала. И когда принесли ее обратно домой, то все домашние подивились: лицо было покрыто безобразными и глубокими морщинами. И выглядела она уже не на тридцать или сорок лет, а на все семьдесят. Прошло какое-то время. И девица вновь собралась к Иерусалимской иконе. На этот раз дошла. Сама, без посторонней помощи. И что ты думаешь?
Экскурсовод помолчала, поглаживая собаку.
— Да не тяни ты, язва! — в сердцах бросил Велемир.