— А ну их, — отмахнулась Светка.
Прекес подошел к Чеховским, обнял Милю за плечи, но прикрыть дверь не решился, не желая вмешиваться в противоборство двух стихий…
Глаза Мили увлажнились, из дверей по-прежнему дуло…
Как до, так и после защиты Самуил мальчишкой бегал к Чеховскому, пока не заметил, что его «дома» уже не ждут. Тогда он собрал свои вещички и переехал. Однако со Светкой не развелся, приходил, болтал с ее знакомыми и все время чему-то улыбался: казалось, он знает истину — пока эти развлекаются, он живет…
Впрочем, я забегаю вперед — ведь до моего знакомства с Самуилом еще добрых два десятка лет…
Итак, Светка родителей ненавидела…
И эта ненависть оказалась болезнью заразной — поселившись в семье, она уже не покидала ее, каждый увидел другого глазами Светки, каждый, хотя и не сразу, осознал, что счастье было лишь иллюзией перед лицом трусливо не принятой судьбы… Гений разрушения — вот кем была их дочь; осознав это, они попытались направить ее страшный дар на скоропалительное замужество… а я-то еще удивлялся, почему отпустили ее со мной в Вороново, думал, что это выражение высшего доверия — нет, высшего недоверия и тайной надежды… Но и это в спутанных временах человеческого Бытия было до появления Самуила Прекеса и после моего первого знакомства со Светкой… об этом позже…
Когда я впервые увидел ее, мне было уже за восемнадцать: Чеховские не привозили ее ни на дачу к Сарычевым, ни к нам домой, а мы у Чеховских не бывали… не только я, но и родители, хотя, казалось бы, друзья…
Вот ведь и у Сарычевых они были несколько раз, да и то на даче, и у Иваши с Гапой почти не бывали — гостей всегда принимали в нашем доме за овальным столом, полным яств. Какое-то в этом было неравенство, словно мы зазывали их, соблазняли изобилием, шутками папы… странно, однако похоже, что так… Разве что откровенная приязнь гостей ограждала от размышлений.
Папа, правда, как-то заметил, что гости едят только те блюда, которые они умеют есть…
— Что ты хочешь этим сказать? — настороженно откликнулась мама, невольно примеряя сказанное к Сарычеву.
— Ничего, — папа, словно играя в ладушки, смыкал и размыкал ладони, — каждый видит на пути к тому, чтобы пригласить нас, столько препятствий, что сразу и сдается: казалось бы, Иваше и Гапе — паек на стол и готово, так ведь… мало гвоздь для картины в стенку вбить…
Это была папина манера изъясняться.
Мама смотрела на него с жестокостью жертвы: вот так полушутливо, полутуманно он заговорил с ней впервые на веранде санатория «Челюскинцев» в Гаграх, так изысканно ел любое блюдо в ресторане «Гагрипш», так писал ей письма, выбирал цветы, скрашивал виньеткой фразы постельное раздражение — только теперь поняла она, что во всем, чего с ней не произошло, виноват был он и только он, избравший ее, заболтавший, невзначай наградивший сыном, приобщивший к взаимотерпимости, не позволивший им обоим спохватиться вовремя и, наконец, зачем-то открывший дом для друзей, которых сам же однажды назвал «друзьями нашего гостеприимства»…