Не обняла, не прижала к себе, не заголосила — сказала:
— Не забудь поздороваться! — и пошла открывать дверь.
Ужели для того целых два с половиной года мои родители платили злобной француженке Дезире, чтобы я, шаркнув ножкой навстречу входившим, сказал:
— Бон суар, месье!
Месье был женщиной в двубортном пиджаке поверх крепдешинового платья.
— Здравствуй, мальчик, — сказала она, сбитая с заготовленной ненависти моей веселой ошибкой.
И тут, стыдясь своей нелепости и стремясь как можно быстрее загладить промах, я потянулся к руке «месье», чтобы галантно, в соответствии с многократно повторенными уроками, коснуться губами косточек… Испуганно и с опозданием «месье» отдернула руку, которую — так получилось — я лишь лизнул.
— Выродок, — скорее с растерянностью, чем со злостью пробормотала она, пряча руки за спину.
В это время из прихожей донесся мамин смех и одно-единственное слово: — ТЛЯ…
Дверь захлопнулась, появился мужчина, не обращаясь ко мне, спросил:
— Йода нет?
— Есть! — поспешно ответил я, подбежал к серванту, где вперемешку с винами, коробками из-под конфет, посудой не для гостей — для обихода, хранились лекарства…
— Угу, — поблагодарил он, по-прежнему не глядя на меня, взял йод и стал, едва слышно поскуливая, поливать распухшую кисть с кровоточащими разрывами на верхней части пальцев.
И вдруг я понял, что он протянул руку к моей маме, а она укусила его! Ну и прекрасно, пусть мучается!
— Больно? — с тайным злорадством спросил я… или не спросил.
Мужчина поставил прямо на зеркальную, «в огнях», поверхность гостиного столика истекающий каплями по бокам пузырек йода: я испугался, обернулся — привычного возмущенного возгласа не последовало, меж тем как виновник, не заметив совершенного, да и вообще забыв обо мне, идя к дверям, сообщил «месье»:
— Я ему говорю, смотри, когда дверцей хлопаешь, а он — я еще только лезу из машины — как ёб…т!
— Впиши в рапорт, — посоветовала женщина, пропуская его.
— Нет, лучше я ему тоже как-нибудь ёб…у, — сказал мужчина и вышел.
И «месье» следом. Еще мгновенье, и меня опечатали бы в квартире. Но маленький попугай, воспитанный на сухонькой веточке Дезире, скакнул вслед и картаво произнес:
— Орэ ву ар, мадам! Орэ ву ар, месье!
— О, Господи, — воскликнул мужчина, — надо ж… ну и денек сегодня… Это ты совершил правильный поступок, мальчик, — и впервые посмотрел мне прямо в глаза…
Могло ли что бы то ни было измениться? Разве не вернулись бы за мной? Спас ли от кары «месье» и мужчину мой возглас, если все равно они подпадали под неизменный принцип «подсеченной волны»? Стал ли бы я другим, не начав так?