Обвиняя всех, я не пытаюсь оправдаться: я жил теми же принципами, а крушение убежденности в них разрушило и мою жизнь, потому что, разрушая прожитое и не имея возможности прожить его снова, разрушаешь и самого себя…
Все, что я пишу о событиях тех лет, абсолютная правда, и мое мнение о поведении Сарычева, Чеховского, Иваши не опровергается фактом приезда Чеховского в спецдетдом…
Андрей Станиславович узнал о случившемся на следующий день после ареста мамы из лишенного эмоций сообщения Сарычева и лишь кивнул в ответ…
Сарычев вскользь заметил, что последние два дня мама ему дверей не открывала.
— Миля! — крикнул Андрей Станиславович.
Из соседней комнаты никто не отозвался.
— Тебе она тоже не звонила? — спросил Сарычёв.
— Нет.
— Надо вызволять мальчика, — Сарычев обращался к Чеховскому!
— Миля! — негромко позвал жену Андрей Станиславович.
— Он будет жить у меня… но если пойду за разрешением… понимаешь?
Чеховский кивнул. Это удивительное явление: ВСЕ понимали смысл заведомо бессмысленного — предельно засекреченный Сарычев не должен был формально давать повод к недоверию признанием своих связей с врагами народа… любить же и воспитывать он мог кого угодно, это шло по неофициальной линии и посему не существовало…
И Сарычев, и Чеховский принимали подобные, казавшиеся им даже разумными, условия…
— Иваше никак нельзя, — Дмитрий Борисович словно рассуждал вслух, хотя им обоим и так все было ясно. Как в преферансе, когда партнеры не раскрылись, но показана масть и дальнейшее лишь дань приличиям…
Нет, не я циничен — они!
Я был для них предметом разговора и последующего действия, и если раньше они любили меня любовью, за которую не надо платить, то нынешняя цена сделала ненавистным объект. Игра случая предъявила случайные, да ведь и не мне — маме выданные векселя. Не в складчину ли погасить их?!.
— Миля! — сказал Чеховский, поднимаясь навстречу входящей, одетой, словно собиралась в театр, жене. — Ты как в воду глядела…
— Когда? — спросила Миля, прикрыла глаза, услышав ответ, и с обреченностью истинно порядочного человека заявила: — Придется спасать Игорька!
«Придется»?! И в то же время «Игорька»! И это не форма — суть! Жалел ли теперь Андрей Станиславович о своих опрометчивых словах, раскрывающих врачебную тайну, что Всесильный сидел у него на пальце?!
Нет! Едва только увидев Сарычева, он уже знал, что пойдет просить за вдвойне чужого ребенка и даже будет рад возможности высказать им свое отрицание, правда не полное, отроческое… Он звал Милю, чтобы и она узнала свою судьбу, а потом не скрывал восхищения ее реакцией; ему нравилось, что они, единственные среди всех, принимают вызов, но ни капли сострадания ко мне в нем не было. Ценя и уважая Андрея Станиславовича, я неволен в своей нелюбви к нему: мне до сих пор не все равно, что я был лишь поводом…