Он же после концерта, не заходя домой, отправился на дачу, где, по его словам, был дивный воздух, способствующий идеям…
Неделю спустя Сарычев вернулся и, злясь на нас за собственные неудачи, за неоправданную веру в возможность иной жизни, новой любви, сообщил, что… там топить надо…
С той поры каждую ночь горел свет в его кабинете: Дмитрий Борисович, как истинно советский человек, убеждал себя, что любить нас ему мешает любовь к пользе Отечества…
Лет так через десять случайно я догадался, кто был тем самым фотографом одинокого счастья Дмитрия Борисовича — она шла по нашему поселку твердой походкой, почти печатая шаг, чему способствовали подковки на вошедших в моду сапогах, голова откинута назад, литая грудь — вперед, раз-два, раз-два, и, не поспевая за ней, словно собака Карандаша, раскормленным скотч-терьером рывками двигался в ее руке черный музыкальный чехол, уверен — пустой!.. Она излишне независимо кивнула Дмитрию Борисовичу и чуть замедлила шаг на «ать»…
Мне стало жаль Сарычева, но мстительно я подумал, что не таким уж он был мужчиной, если эта крепкосваянная лахудра могла броситься им…
Я знал ее давно и всегда ненавидел: другие женщины обращали внимание на мальчика, она — никогда! Может быть, в ней вместо сердца тикало Время, которое, разведя нас всего-то на пятнадцать лет, предопределило, что с меня ничего нельзя взять и ничего мне нельзя дать, посему я лишний в ее вселенной, ибо вселенная — это не пространство, а Время, отдельное для каждого человека… и все-таки ее безразличие задевало… Поэтому, решая развязать последние узелки обид, связывающие меня с жизнью, совсем недавно и неожиданно для самого себя, я отправился к ней…
Чехол альта лежал в продавленном кресле в прихожей, рядом с похожими на четки и в первый момент мной и принятыми за таковые шариками-роликами для массажа тела — она все еще боролась…
И этот чай, и бессмысленность моего обращения к непрожитому, и отвергнутая попытка навести разговор на причины разрыва с Сарычевым — вдруг навернулась слеза, раньше виденная мною только летом меж ее смуглых, постоянного внутреннего натяжения, грудей, — уже прощаясь, я снова бросил взгляд на черный чехол в прихожей и, не выдержав, спросил, там ли инструмент.
— Вопрос мне представляется странным! — отрезала она.
— Я очень хотел… всю жизнь… вы так, наверное, играете, — моя рука поглаживала, но одновременно и простукивала «скотч-терьера», который, конечно, был пуст!
— Извольте, — припомнив, что этим путем к ней шли многие, согласилась она, — можно хоть сейчас…
…И… включила магнитофон…