А настроение было уже чемоданное, везде уже потихоньку праздновали окончание сезона.
Как только дождь прекратился, Бурсаков отправил нас на профили, но то, что мы там увидели, отбило у нас всякую охоту к премиальным. Петля эта в нескольких местах пересекала пашню, а перед этим здесь прошел трактор с бороной, прошел несколько раз, и длиннющий кабель был теперь настолько перепутан и стянут такими узлами, что растащить его и смотать в бухты не оставалось вообще никакой надежды…
Ребята наши отказались распутывать, а пришедший на профиль Бурсаков долго стоял, хмуро поглядывая на нас, потом велел позвать главного инженера и кладовщика. Кабель решили списать.
Не знаю, как уж оно так получилось, — вероятно, шеф был против этого, а Барсуков спросил: «А кто же, мол, извините, будет работать?» — не знаю как, только вечером в палатку ко мне забрался шеф и, глядя на меня в упор детски голубыми своими глазами, увеличенными выпуклыми линзами очков, тоненько попросил:
— Не могли бы вы в порядке любезности… распутать этот кабель?.. Э-э… леший его побери!
Рано утром я вышел на профиль.
Не буду рассказывать, как мне в тот день работалось: не знаю, как бы я обошелся с врагом, но другу я, и правда, такого не пожелаю…
В лагерь я вернулся весь перемазанный, еле тащил сапоги с пудами грязи, ноги мои подрагивали, и тяжело было нести свинцовые руки, и болью сводило поясницу.
— В порядке любезности, Григори, пройдите за мной, — сказал, увидев меня, шеф.
В крошечном магазинчике, где я несколько дней назад купил чудом каким-то попавшие сюда американские солдатские ботинки — те еще, от ленд-лиза, — он попросил четвертинку водки и двести граммов глазированных пряников.
Пятьдесят граммов налил шеф себе и граненый стакан — мне.
— Ваше здоровье! — торжественно сказал шеф.
Кинул бороду, выпивая залпом, зажмурился, потом открыл глаза и придвинулся ко мне поближе, внимательно наблюдая, как выпиваю я, — сейчас он тоже был похож на экспериментатора, и мне, ей-богу, показалось очень странным, что в руках у шефа на этот раз не было секундомера.
— Ты где это уже успел? — спросил меня Бурсаков, увидев потом у входа в брезентовую нашу столовую, где Никола в белоснежной курточке уже расхаживал около накрытых для прощального ужина столов.
Я ответил не без гордости, что меня угостил шеф, и Бурсаков полез в карман за записной книжкой.
— Ты дай-ка мне свой адресок, дай-ка… По-моему, он мне пригодится, — говорил, хмурясь, но в глазах у него плясали чертики. — А ты не откажешься потом?
— От чего?
— Не откажешься подтвердить, что шеф поставил тебе четвертинку и… сам тоже выпил? Не откажешься, когда я приведу тебя в лабораторию? А то не поверят.