Гусеница
У немецкого поэта Рудольфа Отто Вимера есть такие стихи:
Шансов нет. Шесть метров асфальта.
Двадцать машин проезжает в минуту.
Пять грузовых. Тягач. И конная фура.
Гусеница ничего о машинах не знает,
О велосипедах, мопедах и пешеходах,
Не знает даже, какой ширины асфальт.
Но знает она, что на той стороне
Сочная зелень растет, пригодная в пищу.
Ей хочется есть. Ей надо добраться.
Шансов нет. Шесть метров асфальта.
Она ползет. Ползет на коротеньких ножках.
Двадцать машин проезжает в минуту.
Ползет наугад. Без спешки. Без страха.
Пять грузовых. Тягач. И конная фура.
Ползет, и ползет, и ползет,
И вот доползает.
Поучение, содержащееся в этом стихотворении, лежит на поверхности, хотя может быть двояко истолковано и неправильно понято. Оно сводится примерно к следующему: «Твердо иди своим путем, несмотря на трудности! Шагай свободно и без страха!»
Можно ли это понимать как призыв к легкомыслию? Или к бездумному следованию минутным прихотям? Конечно же, нет. И разумеется, речь здесь совсем не о том, каковы реальные шансы на выживание у насекомых, которые в поисках пищи очутились на автобане. В этом символическом стихотворении гусеница стремится к сочной съедобной зелени, как человек стремится к максимально привлекательной для него цели, черпая силы в своем воображаемом представлении о ней. Влечение гусеницы к зелени – это аллегорический образ человеческого влечения к осуществлению смысла. Интуиция побуждает «ее» («его», кого-либо вообще) во что бы то ни стало перебраться «на ту сторону», пройти через опасную зону возможных отклонений и провалов.
Однажды ко мне обратилась 16-летняя девушка с нарушением пищевого поведения, которая восемь месяцев провела в психиатрической клинике и была выписана оттуда без заметных улучшений. После клиники она вернулась к старым привычкам, в результате учебу в гимназии пришлось прервать, подруги от нее отвернулись, отношения с матерью стали хуже, чем когда-либо прежде, все хобби были заброшены, и самооценка юной особы снизилась до нулевой отметки. «Из меня уже ничего не выйдет» – эта фраза была одной из первых, услышанных мною от нее.
16 лет – и никаких видов на будущее. Я не стала терять время на предысторию. В медицинском заключении из клиники все было подробно изложено, восемь месяцев – достаточно долгий срок, чтобы реконструировать произошедшую трагедию. Сначала ужас от создавшегося у взрослых любовного треугольника и последующего развода родителей, затем постоянно перегруженная работой мать и частое пребывание дочери-подростка в одиночестве. Быстро нашлось «замещающее удовольствие» – еда; это привело к чрезмерному лишнему весу и насмешкам со стороны одноклассников. Чтобы отделаться от обидного прозвища «жирная свинья», девочка после каждой еды засовывала в рот палец и вызывала у себя рвоту. Булимия развивалась своим чередом. Строжайшее голодание сменялось неконтролируемыми приступами обжорства, начались проблемы с кровообращением, мать ругалась, ушедший из семьи отец от всего дистанцировался, учеба не давалась, нервное истощение было не за горами. Озабоченные учителя советовали обратиться к врачам, психолог рекомендовал лечь в больницу, врачи в клинике прописывали седативные средства и требовали дисциплины. Настроение девочки колебалось между депрессией и бунтом. После пары брошенных вскользь обещаний покончить жизнь самоубийством ее в конце концов надолго заперли в закрытом спецотделении, где ею овладела полная апатия. Все средства были исчерпаны, и перегруженной работой матери возвратили ее ребенка в плачевном состоянии и без перспективы выздоровления. И вот эта 16-летняя пациентка сидела у меня и читала стихотворение Отто Вимера, которое я пододвинула к ней. «Шесть метров асфальта… Двадцать машин проезжает в минуту… Ты на коротеньких ножках…» Прочитав его, она начала плакать. Она плакала и плакала. «Это все про меня», – с трудом разобрала я сквозь всхлипывания. Я ждала. Поток слез не иссякал, но я понимала, что ей нужно время, и не торопила ее. Постепенно она вернулась к реальности.