Приступы такого рода всегда были ей присущи. Однажды она жила в прислугах в одной семье в Англии и накрывала на стол. Она только что внесла какое-то блюдо и вдруг разразилась неистовым хохотом, крайне шокировав этим хозяев. «Я так хохотала в тот день, что совсем не могла удержаться». Между тем, никаких шуток в тот день сказано не было, у нее и в мыслях не было ничего веселого, она никого не видела и не слышала, кроме гостей, чинно разговаривавших между собою, и ничем не могла объяснить взрыв своего хохота. Иногда же смех бывал более мотивирован, она реагировала им на самые разные обстоятельства. Так, на улице, слыша, что ее называют хорошенькой, она разражалась смехом, который вызван был в данном случае приятным чувством, связанным с комплиментами.
У нее бывали и состояния с грустью и печалью, частично объясняемые условиями, в которых обе жили. Так, незадолго до поступления в больницу, оставшись в очередной раз без работы, она сделалась тосклива и тревожна — настолько, что ей пришла мысль выброситься из окошка. «Но я себе сказала, что мне будет больно, еще разобью себе голову, это меня остановило». На таком изначально патологическом фоне легко возникали бредовые идеи. Они у больной двоякого происхождения: одни, более многочисленные, принадлежат самой больной, другие заимствованы ею у матери. У нее самой всегда были наготове идеи преследования — иногда они целиком захватывали ее воображение и сопровождались галлюцинациями: в последние годы — в особенности. Будучи не в состоянии, как и ее мать, найти работу, она считает, что кто-то препятствует ей в этом; но в то время как мать думает, что происходит это от того, что «забрали ее час», дочь полагает попросту, что причина в том, что стали известны ее отношения с молодым человеком, который ее оставил: «Они наверно узнали это или догадываются». Пока она была с ним, им тоже все время чинили препятствия и мешали жить вместе. «Мне завидовали, делали всякие гадости, как это и с другими тоже бывает. Консьержка думала, что я живу за его счет, прямо в лицо не говорила, но я это видела: надо было давать ей каждый месяц одно су, чтоб она обращалась со мной по-человечески. Она пустила слух, что я беременна, не всем сказала, а только мне, когда я проходила мимо — сказала: „готово“. Каждый раз, когда я выхожу на улицу, там уже толпа людей и все мне завидуют». В этот же период и также на улице люди смотрели на нее и говорили: «Пожрать бы и ее…». Все эти оскорбительные намеки и злонамеренные ремарки имели лишь одну цель — унизить ее женское достоинство: чтоб она пала духом и не смогла устроиться на работу.