Для обнаружения этого факта необходимо лишь повернуть первоначальное рассуждение на 180 градусов: прием часто помогающий извлечь рациональное зерно из положения, выглядящего неверным в первом приближении к истине. Корректной была бы следующая констатация и следующее представление фактов нейро-физиологу: я как психиатр не знаю, как это происходит, но сообщаю для размышления, для последующей специальной расшифровки модель распада до этого целостной, единой психической деятельности, который проходит через такие-то и такие-то этапы дезинтегрирующего процесса; по особенностям внешнего проявления этого процесса, каковыми являются хорошо изученные феномены психических расстройств, можно предположить то-то и то-то, но это уже не наша сфера деятельности, она требует иных средств исследования и сопоставления их данных с психиатрическими находками: нечто подобное Маньян пишет сам, когда предлагает содружественный клинико-лабораторный метод локализации психических функций по характеру эпилептической ауры. При таком подходе словарь психиатрических терминов становится задачником для нейрофизиолога, решение которого должно приблизить понимание деятельности головного мозга, а само наличие такого вопросника, созданного трудами клинической психиатрии, является неоценимым подспорьем для исследований здоровой психики.
Но маньяновское наследие интересно более всего не отклонениями от основной линии клинической психиатрии, а напротив — постоянным возвращением к ней, отчего судьба его верно отражает судьбу самой науки, ее неизбежный кризис развития, обусловленный изначально заложенным в ней противоречием между огромностью задач исследования и предвзятостью и ограниченностью толкования вскрываемых ею общечеловеческих фактов.
Данная публикация рассчитана, как мы уже говорили, на широкого читателя, знания которого о психиатрии исчерпываются, возможно, расхожими анекдотами, что не случайно: рядовой гражданин всячески избегает сколько-нибудь тесного знакомства с этим предметом, испытывает к нему беспричинную антипатию, которая таит под собой смутное, но от того не менее реальное чувство страха перед психической болезнью и душевнобольными пациентами. Казалось бы, давно пора перестать воспринимать эту сферу человеческого знания и опыта столь эмоциональным и инстинктивным образом, но что-то постоянно отталкивает от нее общество и оно продолжает относиться к ней с тем же подспудным страхом и плохо замаскированным отвращением. То что это именно так, а не является досужим вымыслом публициста, вам подтвердит любой больной этого рода и всякий врач, находящийся с ним в одной упряжке: тот и другой расскажет о негласном и потому особенно действенном остракизме, умолчании и неприятии, которыми окружены оба в населении, в литературе, в средствах массовой информации. И больной и его доктор появляются в последних чаще всего в комическом преодолении: в анекдотах и сатире довольно плоского пошиба, в ролях шарлатана (в случае доктора) или дурачка (в случае больного). Белая горячка в русском быту — явление самое распространенное, но перечитайте Толстого, Лескова, Чехова — вы вряд ли найдете у них ее описание, равно как и прочих психических заболеваний: на всем лежит тот же общественный запрет, та же фигура умолчания. Достоевский, будучи сам больным, позволял себе касаться этой темы, но от этого его творчество сразу же омрачилось некой тенью мистики и инфернальности. Причины этого систематического отчуждения и неприятия сумасшествия «здоровой человеческой психикой слишком сложны и фундаментальны: для того чтобы составить представление о них, полезно вернуться к истории психиатрии, науки, занимающейся душевными болезнями профессионально и практически.