— Твари глубины! — выругался он, и я вздрогнула.
Открыла глаза и встретилась с его взглядом.
— Я так не могу, — выдохнул он мне в губы. — Да, я та еще сволочь и мне плевать на всю высокопарную чушь о благородстве, но, смрад лабиринта, я не могу слышать всхлипы и видеть ручьи слез. Так что твоя взяла, лгунья. Я тебя не трону.
С этими словами он отстранился, а я торопливо одернула юбку, стараясь не смотреть, как он заправляет рубашку в штаны.
В горле стоял ком. Язык не слушался. Я медленной механической походкой дошла до стола, сгребла не слушающейся рукой деньги и, приблизившись к ловцу, запихнула ему купюры прямо в ворот рубахи.
Прокаркать: «Подавись», — не было сил, но, сдается, он и так понял смысл. А вот того, что произошло дальше, я и предположить не могла.
Ловец взял меня за плечи и притянул к себе. Не резко, но с силой, сопротивляться которой было бесполезно.
Поцелуй был далек от целомудрия, чувственный, проникающий, пьянящий своей свежестью и остротой. Губы впились в губы, не нежно и осторожно, но и не яростно, неистово. Ловец познавал, изучал, будто извинялся и уговаривал, накрывая собой, словно волной, затягивая на самое дно.
Я вздрогнула. Вздрогнула с ног до головы. Страх отступил. Но не отступила обида, и я укусила его нижнюю губу.
Вместо того, чтобы отпустить меня, отпрянуть, выругаться, в конце-концов, этот ненормальный застонал. Застонал и … выдохнул мне прямо в губы:
— Я привык держать свое слово. И не возьму тебя насильно, но… — он не договорил, но в оборвавшейся фразе мне послышались одновременно и обещание, и угроза.
В этот момент дверь попытались открыть. Раздался недовольный голос старухи Фло:
— И чегось закрылась-то?
Горло все еще сдавливал спазм, отчего вышел хрип, едва ли слышный за дверью. Хозяйка же, как и многие старики, чуть глуховатая, разговаривала порою чуть громче.
— Кажись, у нее что-то горит там. Харт, ломай дверь!
Я лишь успела метнуть взгляд на сковородку с безвозвратно загубленной яичницей, как ловец щелкнул пальцами, и заклинание слетело с двери.
Харт пролетел через всю кухню пушечным ядром, а вот оставшаяся стоять на пороге хозяйка мгновенно оценила ситуацию. Не укрылось от нее и мое заплаканное лицо, и смятый подол платья, и купюры в вороте рубахи блондина, и особо — подгоревшая яичница.
Фло уперла руки в бока и, не обращая внимания на бородача, что стенал и потирал макушку, горячо и по-братски поздоровавшуюся со стеной, спросила, обращаясь исключительно к блондину:
— Скажите, уважаемый, а вам нравятся девушки-идиотки?
— Нет, — озадаченно ответил ловец.