— И ты решил, что пока тебе не стукнуло девятнадцать, лучше заработать гребаные дюжину талеров и вылететь отсюда? Клим. Эта школа — твой единственный шанс получить профессию, которая сможет тебя прокормить. У нашей семьи, несмотря на все титулы, нет денег на частных преподавателей, а без знаний тебе не поступить в Академию. А что до продажи родовой фамилии через брачный договор… Извини, но я лучше проживу всю жизнь, работая штатным магом в конторе средней руки, чем… — он вздохнул и ударил словами наотмашь: — чем поступлю как шлюха. Только та продает за деньги свое тело, а я — имя рода.
— Прости, — стряхивая руки Зака, сказал младший таким тоном, что стало понятно: разговор на тему денег велся меж братьями не впервые. — Но это все…
— Клим, мне осталось отработать в Академии всего ничего. Пара месяцев, и я выплачу свой долг за обучение, смогу устроиться на нормальную работу, продолжить исследования и защитить диссертацию…
— А как так получилось, что ты угодил в список стажёров-студентов? — спросил младший. — Как-никак, отвечаю я здесь за них. А директриса, не будь дура, подсунула мне под шумок еще какую-то свою протеже.
Протеже в этот момент тихо сопела под дверью, ощущая на себе все прелести шпионажа: нервную дрожь в коленях (как бы не застукали), все возрастающее желание чихнуть (словно организм был категорически против эксплуатации его в согнутом положении), рези в глазу от неприятного сквознячка через замочную скважину.
Разговор братьев меж тем подходил к концу.
— Постарайся больше так не влипать, — сделал внушение младшему Зак.
— А я подумал, что тебе понравилось флиртовать с секретаршей, — поддел школяр. — Ты ей такие авансы выдавал, едва ли не в любви признавался.
— Авансы? Я ничего не обещал. Просто вел себя учтиво. Излишне, не спорю. Но на любовь не было и намека. Я даже своим несостоявшимся невестам ни разу об этой любви не заикался. Ведь говорить о чувствах, которых нет, это все равно, что медленно травить ядом женское сердце.
— Почему? — проявил любопытство младший.
— Потому, что рано или поздно она поймет, что ты ей лгал. И возненавидит. Эта ненависть отравит всю ее кровь, убьет ее.
На столь серьёзное заявление брат лишь хмыкнул и, прищурив глаз, уточнил:
— Что, прямо таки никому ни разу никогда и не сказал? Никогда-никогда?
Зак стушевался. А потом, махнув на непутевого родственничка рукой, усмехнулся и признался.
— Да нет, однажды было дело.
Сказать, что Клим оживился — все равно, что ничего не сказать. Он заискрил не хуже уличного фонаря, в который сдуру шарахнула молния.