Грудная клетка приподнялась, и ослепленный — он был жив, Боже, он еще дышал! — застонал. Спекшиеся от крови губы разомкнулись, красная струйка просочилась между ними, побежала ручейком.
Трактирщик спешно осенил себя крестом.
— Варта! Варта!
Скрипя, распахнулись ставни. Из окна на втором этаже — жилой комнаты над трактиром — появилось морщинистое лицо.
— Чего тебе?
— Спускайся и помоги!
— Что ты хочешь сделать с этим огрызком?
— Это не огрызок. Это — оружейник Шавой! Он еще дышит!
Старуха изменилась в лице.
— Мастер Шавой?
В конце улицы появилась телега. Опутанные веревками, ее тянули четверо грязных мужчин в оборванных одеждах. Двое других закидывали в телегу попадающиеся на пути трупы. Утренняя уборка. К обеду за городом снова вспыхнут костры.
— Варта, быстрей!
— Спускаюсь…
* * *
Старуха влила ему в рот разбавленный спирт, руки и ноги привязала к кровати кожаными ремнями.
Из глубоких, запавших до кости раскрытых ран, она извлекла битое стекло и металлическую стружку. Раны сочились кровью, похожей на отвар красного сандала. Старуха промыла их теплой водой, очистила гущей крепкого вина, чтобы подавить жар крови и желчи. Большие опухоли она отсасывала рожком, потом рассекала ножом и спускала по лезвию. Порванную мошонку она сшила и наложила повязку через поясницу.
На крики и бормотание Шавоя старуха не обращала внимания.
С приходом темноты дворовые собаки затихли, забившись в будки и норы, а трактирщик запечатал двери и окна железными засовами.
Старуха колдовала над ослепленным до глубокой ночи. Спускала, чистила, промывала, прижигала, шила. Накладывала компрессы с мазями: можжевельник, осадок топленого молока, морская соль, лен, кунжут, железный купорос, смола салового дерева. Ожоги перевязала льняными полосами, смоченными в отваре листьев конского щавеля.
Дальше: молитвы. Некоторые еще верят, что они хоть чего-то стоят в мире, от которого отрекся Создатель.
* * *
Боль невыносима. Она пожирает его тело. Она ненасытна.
Он хочет умереть. Он говорит старухе об этом. Она молча продолжает.
Он чувствует ее пальцы, ее запах — табак и старость.
Он кричит…
* * *
Бесконечная темнота, вечная, как дрейфующие льды. Он плывет в ней. Теперь сны — единственное, что он видит. Они ужасны. Он видит пульсирующее язвами лицо, шевелящееся море окровавленных рук, объятую огнем летящую женщину.
Размытые жаром сновидения, от которых нельзя скрыться.
Он просыпается и пытается открыть глаза. Но глаз нет! Боже! Боже Всевышний!
Каждый раз это осознание беспощадно и ужасно. «Я слепой, слепой, слепой!» — думает Шавой. Нет даже слез — он больше не может плакать.