Пока Наместник не мог совладать с лицом и заговорить — как рыба он лишь открывал и закрывал рот — выступил епископ. Не глядя на Жеррарда, он провозгласил:
— Я знаю, что обвинение направлено господином королевским егерем не против Церкви лично, в моем лице или в лице моих братьев, но против власти мирской, однако чувствую необходимость сказать, что завтра вечером мы собираемся провести проповедь и общегородскую литургию. Было бы справедливо, если бы мы на один день остановили добычу, чтобы все граждане сложили свои мольбы в одной молитве. Ведь нет никакого сомнения, что перед нами проделки темных сил; ни одному человеку не хватит силы, а главное — злобы на такое преступление.
— Ваше богобоязненное предложение не идет вразрез с моими планами, епископ. Пусть Колесо вращается, я лишь помогу ему, покуда хватит сил, — обведя взглядом всех присутствующих, Жеррард добавил в голос металла. — Но всякий, кто встанет у меня на пути… Широта моего шага позволит переступить через труп любого размера. И эго любого размера! — Непроницаемое лицо егеря прояснилось. — Теперь же я предлагаю выпить за этот роскошный ужин, затмивший бы многие столичные пиры.
Он обмочил губы в браге и склонился над чистой тарелкой.
Дальше ужин потек своим чередом, по крайней мере, каждый из гостей старался держаться как можно более непринужденно. Главным развлечением вечера выступил цирк уродов. Сперва близнец протащил на горбу сросшегося с ним брата; тот умер еще вчера и теперь источал тошнотворное зловоние. «Ему ведь не помогут заработанные сегодня деньги, — подумал Жеррард. — Дни его сочтены. Тогда для чего этот позор?» Следом прошел раскосый карлик, на чьем теле нельзя было бы отыскать ни одного волоска. Была еще девочка с гнущимися костями и ее бородатая «мамаша». Лениво наблюдая за провинциальным развлечением, егерь остановил взгляд на Домеции; лицо того выражало что-то среднее между отвращением и сочувствием. Жеррард вдруг понял, что не имей сын Наместника такого счастливого родства, он рисковал бы стать одним из экспонатов этого бродячего музея.
Выступление сопровождалось отвратительным пиликаньем на однострунной виоле, которую терзала двупалой клешнеобразной рукой старуха. Монотонные дребезжащие звуки напоминали гул огромного комара, заглушая начисто порхающих в полумраке братьев меньших — кровососы размером с ноготь слетелись с наступлением темноты, заставляя лениво отмахиваться едоков, которым развлечение отнюдь не отбивало аппетита.
Звук этот нервировал Жеррарда, не давал покоя, напоминая о тучах москитов, вьющихся во влажном воздухе над разграбленными фортами. Москитов, не выбирающих между теплой кровью только что убитых, беззащитно лежащих повсюду, и сошедшихся в схватке живых мертвецов, чья участь будет наверняка решена через считанные минуты. Крошечные вампиры, живущие за счет людей. Не от них ли ведет человеческая фантазия миф о бессмертных кровопийцах? Жеррард на мгновение почувствовал запах крови. Не сумев побороть липкую дурноту воспоминаний, он поднялся, и, не прощаясь, покинул залу.