Николай оглянулся, лицо его было белым, глаза полыхали яростью.
— В те триста лет вам не позволяли жить в столицах и губернских городах! А я… Я проявил слабость, да-да, слабость — и вот результат! Меня предупреждали… Меня предупреждали…
Юровский победно посмотрел на присутствующих:
— Какое ничтожество… И как прав Владимир Ильич! Их место в земле. На три метра вглубь…
Ночью нашел Кудлякова на «ЯК»1. Перед бывшим жандармом стояла непочатая бутылка водки и стакан.
— Хочешь?
Отрицательно покачал головой, спросил, заранее зная ответ:
— Они в Ивановской? В спецкамере?
— Там… Может, выпьешь? Я хотел, но не могу один.
— Я не стану пить. Мы можем… помочь?
Кудляков встал, прошелся по комнате, прижался лбом к стеклу.
— Не можем. Утром их расстреляют.
— Тогда… Давай в тюрьму? Нас пустят.
Кудляков вздохнул:
— Где твоя классовая ненависть, парень… Хороший ты человек, вот что… Нас пустят. Но начальник тюрьмы немедленно уведомит Лукоянова. Тот не скроет… Спасти мы их не можем. Юровский все рассчитал верно и поймал их на лебедей. Я думаю — он догадывается о том, что с Романовыми назревает нечто ему неведомое. И на всякий случай решил поубавить ряды врагов. И угадал. Ты вот что… — Подошел, положил руку на плечо.
В прошлом, там, в другой жизни офицеры этого никогда не делали. Что ж… В этой жизни и в самом деле все равны.
— Ильюхин… Я думаю, что письма семье передает Деревенко, доктор… А пишет — член Уралсовета Дидковский. Понимаешь, Войков тоже знает французский язык, но он — шпак. А Дидковский — офицер. В письмах есть военные подробности, верно?
— А доказательства?
— Я видел, как в кабинет Юровского заходил именно Дидковский. Ему в Чека нечего делать. Я видел, как Юровский встретился с Деревенко на своей «ЯК». Я видел, как после этого Деревенко направился в ДОН и вошел в него… Мало?
— Ты прав.
— А если я прав — намекни императору, что доктор Деревенко завербованный агент Чека. Чтобы они там не откровенничали с ним. Это очень важно…
Из Москвы вернулся Голощекин. У него было озабоченное лицо, глаза бегали, он все время щипал себя за бородку и вздыхал. Собрались в кабинете Юровского. Кудляков отсутствовал, Лукоянов стоял у окна, Ильюхин устроился на подоконнике. Войков, Белобородов и Дидковский сидели вокруг стола Юровского, как школьники на уроке.
— Товарищи… — глухо начал Голощекин, — в Москве всё понимают: и щекотливость нашего положения, и шаткость легенды о нашем самовластье и придури. Да, мы ненавидим Романовых, но мы обязаны были бы подчиниться любому решению СНК и ВЦИКа. Я объяснил, что организовать суд над семейкой это чушь. Я доказал, что отпустить их восвояси или даже обменять — чушь. Я убедил и товарища Ленина, и товарища Свердлова. Мы все возьмем на себя. Они останутся незапятнанными.