— А Дзержинский? — спросил Лукоянов, напрягшись.
— А что… Дзержинский? — повторил Голощекин с усмешечкой. — Его расхождения с Владимиром Ильичом по Брестскому миру — печальный факт. Его принадлежность к левым — тем более. И что?
— Он — Предвэчека, — не уступал Лукоянов.
— Ну… Он высказался в том смысле, что есть догмы, а есть и прямая выгода. Но он никого не убедил. Погромщиков мы ликвидируем. И если что ответим за это…
Когда все ушли, Юровский подошел к Ильюхину.
— Мы расстреляли этих… помощничков сдуру.
— Сдуру… расстреляли? — не удержался Ильюхин.
— Нет. Это они сдуру стали нам помогать. Москва когда-то решила… Ты не сожалеешь об них?
— Нет.
— Хорошо. Ступай в ДОН. Объясни этому старому идиоту, что он должен немедленно бежать. Немедленно! Так и скажи. Сибирцы и чехи рядом. Другое дело, что им всем на царишку глубоко наплевать — на самом деле. Но мы пропагандируем, что его хотят спасти, знамя опять же, то-се…
Кудляков догнал на Вознесенском. С колокольни собора гулко доносился погребальный звон. Должно быть, только что отпели кого-то…
Рассказал. Кудляков стиснул зубы, застонал, сжал кулаки.
— Если эта чертовка Зоя и Авдеев — тоже вешали нам макароны, тогда я поздравляю Юровского. Он почти выявил нас всех и сыграет на дезинформации и неразберихе. Концов не сыщешь.
Вгляделся в лицо Ильюхина, в глаза.
— Если ты со… мною — мы действуем, как договорились. На разработку нового плана нет ни времени, ни людей…
— Я согласен на все. Верь, Кудляков: если придется умереть — я сделаю это не хуже тебя.
— Я все знаю, парень. Время бешеное, все смешалось, сместилось… Но любовь — она никогда не перестает… Ты не ярись и ничего не объясняй, ладно? А фраза твоя — о смерти, — понимаешь, ты повторил слова князя Болконского.
— Да? А… кто он? Из ваших?
Улыбнулся, помахал рукой:
— Иди в ДОН. Торопись.
— Пойдемте в столовую… — Николай остановился на пороге и посмотрел на дочерей. Они молчали, Ильюхин вдруг подумал, что дело — табак, потому что выглядят эти четыре девушки, словно покойницы в гробах: белые, глаз не видно, губы исчезли. И она, она… И рта не откроешь, хотя… Зачем теперь слова?
Вошли в столовую, царь тщательно притворил за собою дверь и еще одну в коридор, а потом и ту, через которую ходил на кухню. Подошел к зеркалу у камина, поправил усы.
— Я внимательно слушаю…
Ильюхин завел руки за спину и оперся о стол. Было такое ощущение, что пол более не держит, в голове гудело.
— Николай Александрович… — начал мучительно, слова ворочались во рту, словно булыжники. — Поймите правильно и будьте сдержанны… Ваш врач…