– Забыла про жареную картошку? – Элли изумленно косится на маму.
Я вижу, как ей трудно сделать вид, что это весело.
Мама не пропускает удар и вместо картошки предлагает нам красную капусту.
Элли прикладывает к губам два пальца и изображает тошноту, когда мама ставит на стол салатницу.
– Это полезно, – говорит мама. – Вам просто необходимо немножко румянца на щеках, ты, Элли, слишком бледная.
Как ни странно, этого замечания оказывается достаточно для того, чтобы на щеках Элли сразу выступили розовые пятна. Наверное, мы все сегодня чересчур чувствительны.
Я беру бутылку вина и наливаю сначала маме, потом Элли. Дэвид в данном случае не в игре.
– Элли, а разве ты не собиралась… ну… не пить сегодня? – спрашивает он, а она бешеным взглядом заставляет его умолкнуть; Дэвид становится багровым, как мамина красная капуста, и делает вид, что отрезает от индейки новые неровные ломти, прикрывая свою оплошность. – Ну, я к тому, что… ты же на той новой диете…
Я через стол встречаю испуганный взгляд Элли; она ни дня в жизни не сидела на диете, и в это мгновение все понимаю. До мамы тоже доходит. Она откладывает столовый прибор и прижимает к горлу дрожащую руку.
– Элли, – выдыхает мама, – значит ли это… – Она делает паузу. – Ты…
– Извини, – бормочет Дэвид, сжимая руку Элли. – Просто вырвалось…
Он явно бесконечно огорчен.
На мгновение мы все умолкаем, таращась друг на друга. Элли сдается первой.
– Мы и не думали говорить об этом сегодня, – тихо произносит она. – Мы сами-то узнали всего несколько дней назад…
– Милая! – задыхается мама и плачет второй раз за этот день.
А потом и я заливаюсь слезами, и Элли тоже. Мы обнимаемся, сидя за столом, Элли слева от меня, мама справа; Дэвид сидит напротив, и мы хватаем его за руки.
Несколько минут мы одновременно плачем и улыбаемся, и нам не хочется отпускать друг друга.
– В таком случае мне лучше выпить за двоих, – коротко смеюсь я, наполняя свой бокал до краев.
Элли кивает, ее тревожный взгляд изучает мое лицо, пытаясь понять, не притворяюсь ли я. Но нет, я не притворяюсь.
Скорее, потрясена от кончиков пальцев на ногах и до макушки глупой праздничной шляпы. Элли хотела стать матерью еще с тех пор, когда мы были маленькими девочками и катали кукол в колясках в садике за домом. Она уже тогда обладала куда более сильным материнским инстинктом, чем я: ее куклы всегда были безупречно одеты и причесаны, в то время как у моих постоянно не хватало рук, а рожицы я разрисовывала шариковой ручкой. Понимаю, почему она предпочла бы промолчать сегодня, но хорошо, что не смогла. Мне не хочется, чтобы они с Дэвидом были вынуждены скрывать такую перемену из страха огорчить меня.