— Дождеделатели!
Губы у Униссы дрогнули.
— Какой уж тут дождь?
— Мастер Мару! — Эльга, кинувшись, обняла женщину за шею. — Вы же можете! Я знаю, что вы самый лучший мастер!
— Нас могут убить, если мы не успеем, — сказала Унисса, гладя ученицу по спине. — Это будет обиднее всего.
— Они в отчаянии, — повторила Эльга слова эконома.
— Эх, ты, дурочка…
Эльга чуть не расплакалась — настолько добрыми показались ей слова.
— А вы станете грандалем.
— О, да! — ломающимся, высоким голосом сказала Унисса. — Я стану грандалем и улечу на небо.
— Почему?
— А куда ветер уносит листья? Не хочется думать, что он забивает ими трещины и водостоки. Так что, ученица, путь грандалю один.
— А как же я? — всхлипнула Эльга.
— Ты? — Унисса отстранилась и взяла ее за острые локотки. — Ты продолжишь мое дело, — она слегка встряхнула ученицу. — Но пока не время унывать. Ты готова поработать?
Эльга кивнула. Мастер вытерла ладонью ее мокрые щеки.
— Сейчас доделываешь Живцы и берешься за Кранужан. Я на тебя надеюсь. Если останутся силы, набиваешь Симанцы.
— Да, мастер Мару.
— Хорошо.
Унисса вдохнула жаркий воздух, глубоко в себя пряча неуверенность и слабость, и поднялась с лавки.
— Что ж, а я приступлю к Супрыне.
Эти три дня свились для Эльги в лиственную ленту.
Сквозь прорехи в ней, чередуясь, плескали солнце и густой, оранжевый свет ламп. Бодрствование походило на сон, сон осыпался листьями, мысли ползали, как гусеницы, и, казалось, выедали мозг.
Эльга не была уверена, что вообще работала в сознании. Живцы — еще возможно, но Кранужан и, тем более, Симанцы…
Нет, Симанцы точно как-то сами.
Эльга помнила, как золотились перила слева, а потом розовели справа, но прореха между этими двумя наблюдениями виделась пугающе-глубокой. Это же, получается, день прошел. Но один день или сразу два?
Голос мастера гудел в ушах, подстегивал, спрашивал, стрекотал, вгоняя в сон. Сама мастер бродила тенью, рассыпая листья и порождая ветер. Она была то здесь, то там, то стыла у панно, то, замерев, сидела на лавке, то лежала на принесенном ворохе одеял, устремив немигающий острый взгляд в пересечение брусьев под крышей, чтобы в следующее мгновение вскочить и лихорадочно опустошить на плитки один из мешков.
Эльга не была уверена, что мастер что-то ела и пила эти три дня. Она осунулась, чернота залегла под глазами, а в движениях рук и шеи проступила нервная, раздражительная резкость.
— Опаздываю! — хрипела Унисса.
Листья были повсюду, набрасывались, пахли печально и терпко, кололи пальцы, шелестели: «Дурочка, тихоня, шевелись!».
Эльга выныривала из листвяного омута, но тот закручивался и, не желая терять жертву, захлестывал и тянул на глубину.