- Я на минуту, попрощаться, - повторил Витя, грустно улыбнувшись. - К пяти надо быть в эшелоне.
- А как же мы? - спросил Коля.
- Знаете, ребята, не всем же ехать, - туманно объяснил Витя. - Ух ты, наследил я вам, - сказал он, размазывая тяжелыми ботинками лужицу под ногами.
Потом оглядел нашу комнату и, спохватившись, спросил:
- А где же Юдин, Дрозд? На елке? Ну, привет им.
- Витя, ты даже не старшекурсник. Ну, Зиновий Блюмберг. Он - старше. А как же ты?.. - настойчиво допытывался Коля.
- Ну, я... - он сделал паузу, - я как член вузкома. - Витя старался и говорить и вообще держаться как можно скромнее, обычнее, но это у него не получалось. Значительность и необычность положения, в котором он находился, переполняли его чувством достоинства и радости. И он не мог скрыть от нас этого... - Вы знаете, хлопцы, мне просто повезло. Ребята поддержали, - признался он с таким видом, словно получил неожиданное поощрение. Мы собрались и вышли вместе. Бушевала метель. Пробиваясь сквозь снежный ветер, мы проводили Витю до трамвайной линии. Было уже поздно, трамваи не ходили. Он посмотрел вдоль белой улицы на мутные фонари, вокруг которых завивалась кольцами вьюга, и сказал:
- Да, действительно... Ну, хлопцы, я пошел.
- Не заблудись, Витя! - крикнул я вдогонку.
И, уже почти неразличимый, он отозвался:
- Что вы, ребята. Я же солдат!
Сначала мы стояли заносимые снегом. Потом долго-долго шли домой.
- Скажи, а могут убить Витьку? - спросил Коля.
- Не знаю, - ответил я.
Потом опять шли молча. Потом Коля сказал:
- Какая подлость!
- О чем ты?
Но он продолжал свое:
- Как это подло - умереть! Это невозможно!
13
Нет, Коля. К сожалению, это возможно, - говорю я теперь, двадцать лет спустя. И ты в эту минуту не можешь ни возразить мне, ни согласиться со мной. Я смотрю на твою маленькую фотографию со студенческого билета, и все кажется мне, что вот раздастся звонок и мой сын радостно объявит:
- Папа, дядя Коля пришел!
Да какой же он дядя? Каштановая челка, как у моего Сашка, уши торчат в стороны, как самоварные ручки...
Дядя Коля... Я-то уж привык к "дяде", давно привык. Но дядей Колей... тебя?.. Не могу. Не получается.
Я сижу сейчас за письменным столом. Передо мной... Помнишь снежное поле под Малоярославцем?.. Так вот, передо мной, как то снежное поле, белый лист бумаги. Я сижу перед ним и думаю и пишу. А за окном течет река жизни. Я пишу о том, что было когда-то и чего никогда уже не будет. И чем больше я сижу у этого снежного поля, тем чаще мне кажется, что вот-вот откроется дверь и ко мне войдешь ты. Но войдешь, конечно, не дядей, а тонкошеим парнишкой с теплыми своими глазами. Войдешь и скажешь: