— Летняя мура[13]. Исполняет Эрик Чэпмен.
Эрик Чэпмен — так звали соседа через дорогу, который каждый день мыл свой автомобиль и сушил его листодувкой. Эрик Чэпмен однажды заявил Куину, привалившись объемной задницей к своей газонокосилке, что мужчина, у которого нет мужской работы, не имеет права заводить детей.
— Клэптон, — сказал Куин сыну в сотый раз. — Эрик Клэптон. Клэптон, Клэптон, Клэптон.
Он убрал гитару с худеньких колен мальчика и положил ее на пол.
— Давай, может, просто послушаем?
— Да, слушать я могу, — сказал мальчик, явно обрадованный тем, что избавился от тяжкого — в переносном смысле — груза гитары.
Куин понимал, что дуэт отца и сына у них совсем не ладится, но ничего не мог поправить.
«Пора бы тебе заняться нормальным делом, мистер. Или ты хочешь, чтобы я сломал твою бандуру пополам?»
— Просто расслабься и слушай, — сказал Куин, напевая.
Он отрегулировал колонки, мелодия, которую играл Клэптон, поступала в динамик, а ритм отводился в фон.
Огромные, как луны, глаза мальчика вбирали то ли все, то ли ничего. Кто смог бы понять? По мере того как мелодия развивалась, Куин впервые в жизни ожидал апофеоза клэптонского мастерства со страхом. В голове у него пульсировало.
— Слышишь, слышишь, вот сейчас соло начинается? — спросил он, изо всех сил пытаясь влезть в шкуру мальчика. — Прислушайся, это же как вопрос и ответ.
Он восхищенно покачивал головой, как делал обычно, но сейчас, опять же впервые в жизни, это жест показался ему механическим, и он начал винить мальчика, что тот отравил ему самый надежный источник блаженства.
— Это же разговор, который он ведет с самим собой. Слышишь? Как будто что-то вздымается из глубины. Ты только вслушайся.
«Ты играешь совсем как на пластинке, солнышко», — восхищалась мама, стоя на пороге его спальни. Всю жизнь он помнит: ее костлявые пальцы постукивают по дверному косяку, отмеряя ритм. Ее ногти пожелтели от болезни. Его мама, она любила музыку. Любую. Но больше всего ту, которую играл он.
Когда всю комнату залило мелодическое ликование, мальчик наконец-то повернул голову в сторону динамиков. Похоже, он ощутил физическую боль: стал задыхаться с приоткрытым ртом. Куин всматривался в непостижимую глубину неподвижных глаз своего сына. Не та песня, не та группа, догадался он. Слишком много звуков, слишком много ошеломительных сокровищ, особенно для ребенка, который даже ногой не притопывает и головой не покачивает в такт и вообще никак не выражает что-то, хоть отдаленно напоминающее восторг.
— Постарайся уловить это, — сказал Куин, имея в виду изысканную фразировку Эрика Клэптона-Клэптона-Клэптона. — Ты слышишь ноты, которые он не играет? Слышишь, как напряжение растет, растет-растет-растет, а потом — бам! — и он убежал куда-то далеко, но ты слышишь ноты, которые он не сыграл?