— Помнишь тот вечер на острове? — спросил Лабух.
Куин кивнул.
— Дэвид Чертяка Кросби.
— Ты вспоминаешь об этом?
— Иногда. Время от времени.
— Я никому об этом не рассказывал, — Лабух говорил теперь слабым голосом, как человек, которого только что отпустила лихорадка. — Даже жене, потому что какое-то время вроде как надеялся, что он свяжется со мной, и боялся сглазить. Идиот.
Он безжизненно ухмыльнулся, и Куина заполонила ужасная жалость, которая распространялась и на него самого.
— Все равно ты был крут, Лабух.
— Не особенно, — он покачал головой. — Идиот.
И тут Ренни выскочил из задней двери, со сжатыми губами и красным лицом, он молча и озлобленно тащил свою сумку.
— Черт его подери, — бормотал он.
Он обернулся к Куину и крикнул:
— Нас отфутболили!
Он распахнул багажник своего внедорожника, зашвырнул в него сумку и сел с безутешным видом на коврик. Появились Гэри с Алексом, направились было к Куину, но, заметив помятое лицо Лабуха, свернули в сторону.
— Послушай меня, — прошептал Куин Лабуху на ухо. — Любой другой ребенок — буквально любой другой ребенок на свете — мог бы спокойно принимать эти таблетки, и они помогли бы ему.
— О, Боже, — прошептал Лабух и снова уткнулся лицом в ладони. — У меня ведь тоже есть сын.
В это мгновение раскаяние Лабуха пробило капсулу, в которой хоронился Куин. Он искренне, невольно бежал от внутренней боли, но она настигла его извне, рассекла, как острым ножом, простым, немудреным воспоминанием: не о мальчике, скорее, о фотографии мальчика, которую он сам прислал Куину, когда тот снимал комнату в Чикаго. Принужденная улыбка, топорщащаяся форма, задник с нарисованным забором. Женщинам нравилась эта фотография — они восклицали: «Ой, это твой?», полагая, что Куин очень любит сына. Куин вставил фотографию в рамку, хранил ее и в конце концов привез с собой, когда вернулся.
— Твои парни ищут тебя, приятель, — сказал Гэри, который возник ниоткуда и смотрел в упор на Лабуха. — Ты в порядке, приятель?
— Он в порядке, — ответил Куин. Он поднялся и наклонился к Лабуху: — Вставай. Тебе нужно встать.
Куин помог Лабуху подняться на ноги — тот был очень тяжелым и дрожал — и похлопал по спине.
— Давай, возвращайся. Все в порядке.
— Скажи мне, ты только скажи…
— Я прощаю тебя, понятно? Я прощаю тебя.
— Твоя жена…
— Белль в состоянии простить что угодно кому угодно. Это самое лучшее в ней. Ступай с миром, друг мой, — сказал Куин, подражая благословляющему песнопению «Тропы воскрешения».
Он смотрел, как Лабух идет к двери, из-за которой доносились тяжелые ритмичные звуки бас-гитары.