Один на миллион (Вуд) - страница 188

Они исчезли. С колибри всегда так. Внезапно появятся — и внезапно исчезнут, как в фокусе волшебника. Представь себе: тысяча колибри с рубиновыми горлышками падает с неба прямо на нас, на двух пожилых леди, которые не могут поверить своим глазам.

Считать стала Луиза. Вцепилась мне в руку и сжимала ее всякий раз, когда появлялся новый колибри. У меня рука потом еще долго болела.

Нет, это было приятно. Мне стало казаться, что эти колибри мне приснились, а боль в руке напоминала, что они были на самом деле.

Через два года.

От рака костей. Она переехала ко мне после того, как риелторша обманула ее с домом.

Да, ухаживала. Я ухаживала за ней до самой смерти. В этом самом доме. И знаешь, что самое занятное?

Я ни разу не спасовала перед докторами, страховыми агентами и чиновниками разных мастей, а некоторые из них были куда страшнее, чем мистер Начищенные Ботинки.

Я с ними всегда твердо стояла на своем! В какой-то момент до меня дошло, что я одолжила у Луизы ее характер, чтобы обеспечить ей достойную смерть. Я говорила им всем: «Нет, это вы меня послушайте!» и «Так вообще не пойдет!» Мне всю жизнь хотелось твердо стоять на своем, и вот мне выпала такая возможность.

Да, точно, как евразийский филин.

В январе, накануне моего восемьдесят седьмого дня рождения, помню, падал чудесный снежок. В такой день не хочется умирать, даже если ты к этому готов.

Нет, она совсем не была готова. Луиза хваталась и цеплялась за жизнь до самого конца.

Я дала ей морфий.

Это так ужасно, зависеть от другого человека, который нужен, чтобы избавить тебя от боли. Морфий, правда, быстро подействовал, она успокоилась. Я сидела на кровати рядом с ней и смотрела, как она разыгрывает пантомиму — такое действие на нее обычно оказывал морфий.

Она открывала воображаемую бутылку, наливала вино в невидимый бокал, покачивала его, смаковала напиток. Она проделывала все так изящно и так точно, что я почти чувствовала вкус этого вина.

Очень грустно, да, но это напоминало мне о том, какой обворожительной была Луиза раньше, как не походила на этот обтянутый кожей скелет, который утопал в подушках и потягивал воображаемое шардоне. Ее глаза блестели от морфия, но еще, я верила, от яркости всей ее жизни. Я гордилась, что именно мне она доверила заботиться о ней.

Она ничего не сказала. Сказала я…

Я сказала: «Лу, как ты думаешь, что сталось с юношей Хокинсом?»

Само собой вырвалось. Не знаю почему. Снег, может, напомнил мне об академии Лестера, как я там сидела долгими зимними днями за своим столом.

Ничего. Она просто лежала, обводила взглядом комнату, готовилась уйти, я думаю. Запоминала последние минуты жизни. Меня это тронуло до глубины души, потому что она запоминала мою комнату, мой дом, где я ухаживала за ней. Где я любила ее.