– Как тебя понимать?
– Когда перед нами появляется божество, мы не способны увидеть его как оно есть. Мы думаем, что перед нами человек. Если божество нас замечает, нам чудится, что человек беседует с нами, уделяя разговору все свое внимание. Но для божества это как держать муравья на мизинце одной из бесчисленных рук и глядеть на него одним из бесчисленных глаз. Божество никогда не бывает занято человеком всерьез. Человеку просто так мнится…
Я велел дать ему золота и отправил назад в храм, сказав, что вскоре приеду.
Принести в жертву человека? Сложности здесь нет, хоть одного, хоть легион – но угодно ли это Луне?
Я принял снадобье, навевающее яркие сны, и снова встретил ее. Луна явилась мне в виде юной девушки, похожей на ту, с кем я спал неделю назад, надев на нее обычную для таких случаев маску. Она – я имею в виду девушку – была местной рабыней, худой и смуглой. Такой же явилась мне Луна. Она тоже носила маску, и ее глаза весело смеялись из прорезей.
Мы стояли в саду на плоской крыше вавилонского дома; я понял, что это Вавилон, по синей глазури на городской стене.
Дом был давно покинут, но питаемый акведуком сад не погиб, а, наоборот, разросся и походил на лесную чащу, поднятую на вершину холма. Помню статуи бородатых быков, большой солнечный циферблат, все еще видный сквозь траву, и увитые зеленью качели.
Луна качалась на них, а я играл ей на свирели – во сне я умел это делать очень искусно. Она не прикладывала никаких усилий: качели приводил в движение звук моего инструмента. Но дуть в свирель было утомительно. Я напоминал себе раба с опахалом; память о том, как таких рабов используют матроны, вселяла в меня робкую надежду – но я боялся, что моя надежда, сделавшись заметной, оскорбит божество.
Луна нарушила молчание.
– Скажи, Бассиан, – проговорила она, – чем ты готов заплатить за мою любовь?
Она назвала меня так, как не смел никто – с тех пор как я стал зваться Аврелием Антонином.
– Своей любовью, госпожа, – нашелся я.
Она засмеялась.
– Ты полагаешь, этого хватит?
– Надеюсь, да. Я понимаю, что смертная любовь мелка, но зато у меня ее целое море.
Она засмеялась опять и задумалась, прикоснувшись лбом к веревке качелей. Я не видел ее лица, но шея была нежна и прекрасна. Качели остановились. Я больше не дул в свирель, ожидая ее слов.
– Так кого ты любишь сильнее? – спросила она. – Меня или дочь Артабана?
Она откуда-то знала о моем сватовстве к дочери парфянского царя.
– Я не люблю дочь Артабана совсем, госпожа, – ответил я. – Я просил ее руки, зная, что буду отвергнут. Мне нужен был повод для войны…