Когда я пришел в Немецкий театр, там уже собралось несколько сотен молодых людей, и все они хотели, чтобы их приняли в актерскую школу. Они стояли, разбившись на группы, нарядно одетые, возбужденные, в их глазах был огонь, интерес, любопытство, они говорили и жестикулировали. Молодые люди со своими мечтами и целями, с надеждой на то, что перед ними распахнутся врата, ведущие в храм искусства, что они переступят этот первый порог и шагнут в новый мир, в мир театра. Но в фойе «Каммершпиле» дорогу им преграждало первое препятствие. Там были поставлены столы и стулья для экзаменационной комиссии. Эти незнакомые люди должны были решить, кто достоин и призван пройти сквозь светлые врата, а кто недостоин и будет извергнут обратно в серую повседневность жизни в мещанском мире, среди миллионов безвестных людей с их скучными профессиями. В Йом-Кипур, великий день покаяния, на небесах вершатся судьбы — кому суждено погибнуть от огня, кому — от воды, а кому — от чумы и прочих ужасов. Но Йом-Кипур бывает каждый год, и у каждого человека на протяжении его жизни каждый год есть шанс выпросить для себя что-то «хорошее». То, что происходит здесь, бывает лишь раз в жизни! Здесь сидят такие же люди, как ты, у них тоже две руки, две ноги, два глаза, но они будут решать, имеешь ли ты право мечтать, надеяться, умирать, право заниматься определенной деятельностью, жить горячо любимой профессией, как это делают в большинстве своем они сами. За столами сидели актеры, режиссеры, драматурги. Тут была миниатюрная, хрупкая Гертруд Эйзольдт, умница Эйзольдт, которая время от времени писала статьи о театре. Тут сидел широкоплечий Эдуард фон Винтерштайн, с моноклем в глазу, лучший исполнитель друзей главных героев. Во всех постановках, где у Моисси или у Бассермана был друг, играл его непременно Винтерштайн, лучший Кент в «Короле Лире» и самый верный Горацио в «Гамлете». Много лет спустя, когда я подружился с его сыном Густавом, я убедился в том, что он не «играл» эти роли, он был таким. Как Кент и Горацио, он был добр и прямодушен. Он действительно был надежным, замечательным человеком и настоящим другом. Тут же сидел комедийный актер Виктор Арнольд, маленький, толстый, чудаковатый человек, который, играя Жоржа Дандена, по-настоящему плакал вместе с публикой — он плакал от горя, а публика — от радости и смеха. Вечный актер с гениальной маской клоуна. Тут сидели режиссеры Феликс Холлендер, Йозеф Кляйн, Рихард Ордынский, Альберт Блуменрайх. Драматурги Артур Кахане, Хайнц Геральд, барон фон Герсдорф и Бертольд Хельд — директор школы, преподаватель сценической речи и помощник Рейнхардта. Самого Рейнхардта не было. Прослушивание длилось несколько дней. Из более чем трехсот участников принять должны были только сто. Через полгода из школы отчисляли еще шестьдесят человек, после чего оставшиеся сорок учились в школе в течение двух лет, платили 1200 марок в год и выпускались уже готовыми актерами. Пришедшие на прослушивание были людьми довольно странными. Многие молодые люди пишут сентиментальные стихи, придумывают полные дикого драматизма пьесы, где в каждой сцене по меньшей мере двадцать убийств, что-то там рисуют, но делают все это более или менее скрытно, втайне от посторонних глаз. Актерами становятся или хотят стать большинство зрителей с галерки, но не только они. Что делает актер? Он говорит. А говорить умеет всякий — так они думают. И многие приходят с этой мыслью на прослушивание. Тут есть бывалые студийцы, считающие себя актерами. Есть и вечные студенты без гроша в кармане, уволенные в запас офицеры, просто бездельники — все они ищут приюта в театре, потому что здесь не надо рано вставать. Есть и барышни из приличных семей, которые на каждом дне рождения и прочих семейных торжествах читают стихи, а их тетушки и другие родственники советуют им пойти по театральной стезе, заняться «искусством». Есть тут и изнеженные маменькины сынки, которым дома во всем потакали, которые ни разу в жизни не слышали слова «нет», — постепенно они к этому привыкают. Они думают, что искусство тоже скажет им «да». Среди них есть такие, чье сердце бешено колотится, а лицо бледное, как полотно: выглядят они так, будто у них внутри звучат трубы Страшного суда. Немногие приходят подготовленными, немногие работали — над программой и над собой.