Меня снова отвезли в палату, где вместе со мной лежали еще три пациента. Операция длилась около трех часов. Мне принесли напитки и еду, но я ни к чему не притронулся. Я пытался читать, но не мог, пытался спать, но не мог уснуть. Я думал только о том, что сейчас со мной произошло. Я думал о том, как трудились надо мной эти четыре человека. Я вдруг впервые за многие годы почувствовал себя очень спокойным и умиротворенным. Я вспоминал родное село, Рахмонесла с Благодарением-Богу, вспоминал старого Юза Федоркива и своего отца, вспоминал Городенку и маленькую церковь. Интересно, под ее луковичным куполом все так же не хватает двух кирпичей? Вспомнил я и Ривкеле, и Хаю Чёрт, театральную галерку во Львове и побег. Я думал об Эмиле Милане и Герсдорфе, и все время у меня перед глазами стояли четверо мужчин в белых халатах. Тут я подумал про свой револьвер, который завернул в большой белый носовой платок и спрятал под подушку. Я просунул под подушку свою усталую руку и нащупал его: да, он на месте! Слава богу! Потянулись долгие часы. Потом вдруг у меня зачесалось колено, как будто что-то скреблось изнутри. Странно… Потом я почувствовал боль как от пореза, потом толчок, удар, удар молотком, еще один, и еще один — я громко закричал. Боль была нестерпимой. Я стонал и кричал. Моя нога отходила от наркоза. Она оживала и ужасно болела. Каждый удар молотка, который я до этого лишь видел, но не чувствовал, я теперь чувствовал, но не видел. Мои кости взбунтовались, и это было больно. Наступила ночь, меня бил озноб. Нежноокая сестра Мария дала мне успокоительное и старалась меня утешить, но ее сочувствие только ухудшало мое плачевное состояние. Проснулись мои соседи по палате, недовольные тем, что им мешают спать. Я взял себя в руки, и они снова уснули. Сестра Мария дежурила у моей кровати и хвалила меня за мое самообладание. Она гладила меня и шептала на ухо: «Вы решились на такой смелый шаг. А теперь вы должны стиснуть зубы и не сдаваться. Самое главное уже произошло, и скоро все будет позади». Она снова дала мне какую-то таблетку, и на этот раз она подействовала. На следующее утро пришли врачи, они были со мной очень любезны и хвалили меня. Пришел и Герсдорф. Они уже успели ему рассказать, с каким юмором я отнесся к своей операции. Герсдорф пожал мне руку и обо всем подробно расспросил. Я к тому моменту уже собрался с силами и сказал: «Да что уж там, физической боли в принципе не бывает». «Это хорошо, что вы так думаете, здоровый карпатский жеребчик. Какой же вы все-таки романтик! Вы и в самом деле соединяете в себе и то и другое, — рассмеялся он, — вы — романтик и жеребчик, романтичный карпатский жеребчик!»