Ночью с четырех и где-то до семи на нас обрушился ураганный артиллерийский огонь. К утру многие были или засыпаны землей, или убиты, или ранены. Итальянцы теперь стояли в полный рост в своем окопе или перед проволочными заграждениями. Они махали нам и кричали: «Hei, Austriaco, vieni qua, pane, acqua, vino, bella Italia! Vieni qua, vieni qua!»[22] Так они кричали на протяжении нескольких часов, и нам уже хотелось выйти из окопа, но мы не могли решиться. И тут Слезак взял рубашку, которую он вчера нашел в итальянском рюкзаке, повесил ее на свою винтовку и выставил перед нашим окопом. Другой насадил на винтовку свой дырявый сапог, третий — носовой платок, четвертый — кусок брезента, пятый — пару грязных носков, шестой — пустой рюкзак, а седьмой — свои трусы. И спустя пару минут весь наш развороченный снарядами окоп справа и слева, насколько хватало глаз, был украшен такими гротескно-комическими флагами, какие может придумать только солдат в самой крайней нужде. Итальянцы кричали: «Bravo, bravissimo, Austriaco», смеялись, махали нам руками и продолжали звать: давай же, иди сюда, vieni qua, vieni qua, Austriaco, а потом стали кидать нам непонятно что, мы испугались и пригнулись. Но это были не ручные гранаты, это были консервные банки! Фляги с водой! И хлеб, настоящий хлеб! Мы не верили своим глазам. Все вдруг оживились, усталость как рукой сняло. Из обоих окопов слышались объяснения на разных языках. Наш румын что-то крикнул по-итальянски и перевел ответ: «Они говорят, что нам не надо бояться, а надо идти к ним». С этого момента наш румын вдруг стал для нас очень важной персоной. Он был нашим переводчиком, нашим адвокатом, он играл главную роль. У каждого человека бывает звездный час. Он теперь тоже встал в полный рост, отодвинул в сторону «рогатку» и пошел, кто-то пошел вместе с ним. Слева и справа из окопа стали выходить люди. Некоторые шли, вцепившись в винтовку, — итальянцы выбивали у них оружие из рук: сами они, как и мы, были до смерти напуганы и возбуждены. И мы все кричали вразнобой, бросали винтовки и поднимали руки. Но то же самое делали и итальянцы. Теперь все мы побежали назад и скатились вниз с карстового холма. Там, внизу, находился итальянский дивизион — несколько сотен солдат. Они повскакивали на ноги, думая, что на них напал враг, взревели и с высоко поднятыми руками понеслись вместе с нами. Теперь тысяча человек, итальянцы вперемешку с австрийцами, бежали с высоко поднятыми руками, умирая от страха. Огромная толпа — солдаты австрийской и итальянской армии — бежали в панике вверх и вниз по холмам этой пустынной карстовой местности с высоко поднятыми руками. И никто не знал, кто кого взял в плен. Рядом со мной бежит Слезак. Итальянцы боятся его, потому что он большой и сильный. Несколько человек набрасываются на него. Я громко по-немецки зову на помощь. Появляется итальянский сержант, он успокаивает своих солдат и теперь бежит рядом с нами. Он спрашивает меня: «Ты говоришь по-немецки?» «Да», — отвечаю я. — «Моя фамилия Штерн, я из Неаполя. У нас там пивоварня». — «А я Гранах, из Берлина. Я актер». Мы знакомимся и беседуем друг с другом, как будто мы в каком-нибудь салоне или в купе поезда, тогда как на самом деле мы бежим наперегонки, спасая свою жизнь! Вбегаем прямо в расположение какого-то резервного итальянского дивизиона. Здесь уже виднеются обозные фуры. Итальянские офицеры кричат, матерятся и стреляют в воздух. Они останавливают этот несущийся табун и объясняют, что пленные — мы, австрийцы. Толпа начинает успокаиваться. Итальянский сержант Штерн из Неаполя, который посреди этой паники успел поведать мне на немецком языке, что его отец женат на дочери мюнхенского пивовара, прощается со мной со словами: «Ну, поздравляю! Для тебя это дерьмо закончилось, а для меня начинается по новой».