Я резко свернул вправо и оказался в лесу: отсюда я еще видел, как работают пленные, но меня уже никто не мог видеть. Все быстрее и быстрее взбирался я наверх, шагая вдоль горного ручья. Подъем становился все круче, и вдруг я осознал, что не могу двигаться ни вперед, ни назад. Надо мной возвышалась настоящая стена. Я лежал, вцепившись в каменный склон, от страха меня бросило в пот. Палка выскользнула у меня из рук и упала вниз. Я слышал, как она несколько раз ударилась о камни, потом все стихло. Я тоже затих и обдумывал свое следующее движение. Осторожно прополз чуть-чуть в сторону и так вышел из своего первого затруднительного положения. Теперь я медленно, зигзагами продвигался вперед, пока не оказался в темном горном лесу. Дорога все еще поднималась по склону вверх, а вокруг теперь была кромешная темнота. Вскоре я заметил стену какой-то хижины. Я почувствовал себя спокойнее, но в то же время боялся, что в хижине кто-то есть. Я осторожно сел на землю, спиной к стене, решив передохнуть и подождать. «Интересно, хватились ли меня?» — думал я. Наверняка! Я уже не меньше пяти или даже шести часов карабкался на гору. На дворе стояла ночь, и небо с полоской серебряной пыли посередине светилось огромными алмазами звезд. А какая стояла кричащая тишина! Грохочущее безмолвие! «Как в театре», — подумал я. И первым делом отклеил свои накладные усы и бородку. Я играю на сцене, а декорациями мне служат настоящий лес, горы, небо и звезды. Это мощная пьеса без слов, только мысли и ветер. Прилетевшие издалека ветрá пересвистываются в кронах деревьев, рассказывая друг другу смешные сплетни и делясь впечатлениями от долгих путешествий. Я не понимаю ни слова. Я чувствую себя чужим и одиноким; я как будто оцепенел — сижу, прислонившись к стене, и боюсь пошевелиться. Вскоре я засыпаю, и мне снятся путаные, нелепые сны. Я вижу Рейнхардта и его штаб: они ставят какой-то невероятный, грандиозный спектакль. Сцена — вся долина Аоста. А Вальпеллин, Сен-Бернар и Монблан — декорации. У актеров такие толстенные подошвы, что их головы находятся на уровне горных вершин. А тетрадки с текстом роли такие огромные, что нужны два человека, чтобы перевернуть страницу. Да, и австрийская, и итальянская армии в полном составе тут же проводят учения — это массовка, а Лудовико Мерло — помощник режиссера. Он объезжает сцену на лошади и кричит мне: «Когда раздастся удар гонга, иди к декорациям на заднем плане и начинай через них переползать — тогда опустится занавес!» Но сначала мне нужно прочитать свой монолог в сопровождении оркестра. А я не готов! Оркестр играет, поет и свистит, я постепенно просыпаюсь, а он все продолжает играть. Нет, это кто-то поет! Огромный птичий оркестр. И первые лучи солнца пробиваются сквозь листву. Светает. Занимается новый день. Я все еще сижу и вспоминаю обрывки своего сна, потом медленно встаю и осторожно, крадучись, обхожу хижину. Эта старая, полуразвалившаяся лачуга: здесь нет не только двери, но и целой стены. Сюда давно уже никто не заглядывал.