Наконец день настал. Мой рюкзак был так туго набит, что в него не влезла бы и иголка. Куртка лежала наготове, усы и борода ждали своего часа, спрятанные в тетрадке, не забыл я и про столовые приборы и посуду. Оставалось только сбежать.
Офицеры и инженеры встали из-за стола. Мы снова накрыли на стол, и я знал, что сегодня в последний раз обедаю вместе с Мерло. Я был очень взволнован, боялся посмотреть ему в глаза, пил один стакан кьянти за другим и думал, как бы ему получше обо всем рассказать. Но всякий раз, когда я раскрывал рот, слова застревали у меня в горле, и я спешил запить их очередным стаканом вина. Мне было так грустно и тоскливо, что я готов был разреветься. Мерло это заметил и обеспокоенно спросил, отчего я так несчастен. «Лудовико, — сказал я, всхлипывая, — сегодня мы в последний раз обедаем вместе. Я больше не могу. Я болен. Я или сойду с ума, или сбегу». Лудовико вдруг побледнел и тоже выпил залпом полный стакан вина, а я продолжал: «Видишь, как вышло: наши армии воюют, ты меня охраняешь, а мы с тобой друзья, и я вынужден тебе во всем признаться, я должен тебе это сказать, чтобы ты не думал, будто я был с тобой неискренен». Теперь и Лудовико, мой «враг», тоже был растроган до глубины души, в глазах его стояли слезы, он снова наполнил наши стаканы и сказал: «Дружище, я же сразу понял, чтó ты замышляешь. И консервов я всегда покупал больше, чем нужно. Я видел, как ты отрезаешь горбушки хлеба. И твои расспросы о том, куда можно прогуляться из этой деревни, были мне понятны. Но я надеялся, ты не станешь мне об этом рассказывать напрямую, чтобы потом, когда ты будешь уже далеко, я мог бы честно поклясться, что ничего не знал о твоем побеге. А кроме того, я устал и не могу сейчас собраться с мыслями, так что пойду лучше посплю», — он обнял меня, поцеловал, как старший брат, потом положил на стол пятьдесят лир и исчез. Я помчался в свой барак. Все уже ушли на работу. Я надел гражданскую куртку, закинул на спину рюкзак, сходил в туалет, приклеил бороду и усы, посмотрел на себя в карманное зеркальце, и при виде сходства с итальянцем, приходившим в лагерь за объедками для своих коз, меня охватила настоящая актерская радость. «Три раза сплюнуть через плечо и не забыть про негнущуюся ногу!» В приподнятом настроении я похромал прочь из лагеря. «Если они меня поймают, — думал я, — скажу, что я разыгрываю театр, что все это только шутка». Я подхожу к воротам и вижу инженера Фьорелло, который обсуждает что-то с tenente[26] Кальяччи. На протяжении последних шести недель я ежедневно прислуживал им за обеденным столом. Теперь они даже не взглянули на меня. «Отлично хромаешь, парень», — хвалю я сам себя. Вот я уже в деревне — бедный итальянец, набравший полный рюкзак объедков для своих коз. Прихрамывая, я иду по деревне, сегодня немного поспешнее, чем обычно, и вот уже деревня остается позади. Здесь, на краю поселка, где мне нужно сворачивать в сторону, работает группа пленных, и мой долговязый Слезак возвышается над остальными. Я сворачиваю и иду уже по лугу. Тут Слезак настораживается. Он смотрит мне вслед и узнает меня. Отделившись от группы, он догоняет меня, опускается в траву и шепчет: «Господи Иисусе, Гранах, что ты делаешь?» «Не смотри на меня, возвращайся и ничего не говори!» — отвечаю я сквозь зубы, не глядя на него. Он уползает обратно, и я слышу, как он бормочет: «Да поможет тебе Бог!»