Несколько месяцев спустя разразился скандал. Меня вызвали в часть и сообщили, что мне предъявлено обвинение в тяжком преступлении: в неофициальном послании военному министру я оклеветал капитана Черни. На столе лежала толстая папка с моим адресованным военному министру письмом, которое теперь проделало большой путь по всем положенным инстанциям: от министра в дивизион, из дивизиона в полк, из полка в батальон, из батальона в мою роту. Каждая инстанция добавила что-то от себя к моему делу, и теперь здесь черным по белому было написано, что вследствие этого нарушения дисциплины я признан политически неблагонадежным, не могу быть принят в действующую часть и должен предстать перед военным судом и понести наказание за свое преступление. И вот в один прекрасный день мне поступил приказ явиться в военный суд в Моравскую Остраву. Сначала меня принял судебный служащий в чине обер-лейтенанта. Внешности он был совершенно невоенной, форма болталась на нем как на вешалке, у него был немного грустный взгляд и абсолютно гражданская седая голова. Ко всему прочему на столе у него стоял календарь с крупной надписью: «Не злись, приятель, и это тоже пройдет!» Он сказал, что изучил мое дело и должен проинформировать меня о том, что я имею право на что-то вроде защиты. Сам он по своей гражданской специальности был адвокатом, и его разговор со мной носил полуофициальный, получастный характер. «Знаешь, — сказал он мне, — твои дела не так уже плохи. Во-первых, ты — актер и в каком-то смысле имеешь законное право на горячий темперамент. А во-вторых, твой побег из плена — большой плюс, а если ты еще и найдешь адвоката, то он тебя отсюда вызволит». И он показал на девиз у себя на столе: «Не злись, приятель, и это тоже пройдет!» И рассмеялся совсем уже по-человечески. Я поблагодарил его за совет и сказал: «Мне не нужен адвокат. В окопе я стрелял сам, из плена я бежал сам, и уж на родине смогу сам себя защитить». «Ну и прекрасно, — ухмыльнулась гражданская голова в военной форме, — вот в таком духе и нужно говорить, и тогда в успехе я не сомневаюсь». В первый день слушаний я в едином актерском порыве произнес свою речь, в которую искусно вплел и историю своего побега. Судья и обвинители слушали с интересом, и мне мое выступление тоже доставляло огромное удовольствие — как в театре. У меня было такое чувство, будто я играю главную роль — в реальной жизни. Когда все закончилось, меня снова отправили в мою часть. Моя речь пошла по инстанциям, где ее изучали и проверяли. Через несколько недель меня снова вызвали в суд, и весь этот спектакль повторился.