Однажды вечером мы играли спектакль «Бог, человек и дьявол», о котором уже шла речь. Режиссер играл благородного переписчика Торы, Розенцвейг — Хацкеля Драхме. Я играл дьявола: в ярко-красном костюме, с рогами, с бледным загримированным лицом, глубокими морщинами на лбу, у носа и уголков рта, с посеребренными сединой висками и угольно-черной козлиной бородкой. Я вращал глазами, смеялся скрипучим смехом и прихрамывал. Какое это было блаженство! Я купался в удовольствии от игры и обливался потом. После спектакля я был измотан, как свиноматка, родившая сразу четырнадцать поросят. Только я успел смыть грим, убрать морщины и снять козлиную бородку, как за кулисы вошел высокий элегантный господин в сюртуке, с бородой, как у Герцля. Он заглянул поздравить труппу и спросил, можно ли увидеть актера, игравшего дьявола. Когда меня ему представили, он поначалу подумал, что это очередная актерская шутка, но потом, когда узнал мой возраст, пришел в еще больший восторг и пригласил меня прийти к нему завтра на Клопшток-штрассе. Там я впервые в жизни увидел ателье с картинами и гравюрами. Он представил мне своего ассистента и ученика Йозефа Будко, который сразу же заговорил со мной на родном идише. Тогда благородный господин с бородой, как у Герцля, сказал: «Видите ли, Будко — живописец, а живопись говорит на всех языках. Вам же, как актеру, идиш ставит очень узкие рамки. Вы должны обязательно выучить немецкий и стать немецким актером!» Этот человек высказал вслух то, о чем я уже давно втайне мечтал. Он дал мне рекомендации для Фрица Энгеля и Эмиля Милана. Эмиль Милан, один из величайших мастеров слова той эпохи, принял меня в ученики и стал моим первым учителем немецкого актерского мастерства. А человека, благодаря которому состоялось это самое важное знакомство в моей жизни, звали Герман Штрук. Именно он, художник и гравер Герман Штрук, первым протянул мне, незнакомому пекарю, руку помощи и тем самым открыл для меня ворота в новый восхитительный мир, обычно наглухо закрытый для нас, «бедных людей». Когда я в те годы поблагодарил его за это, он сказал, смеясь: «Знаете, если когда-нибудь вы станете знаменитым актером, упомяните мое имя в своих мемуарах». Что я и делаю с благодарностью и благословением, публикуя это открытое письмо:
«Дорогие важные и влиятельные господа!
Если вам на пути встретится беспомощный рабочий парнишка, мечтающий сказать свое слово в искусстве, подумайте о том удовольствии, с каким господин Штрук читает эти строки, и помогите ему! Помогите! Потому что так вы посеете зерна любви и благодарности в мире, где они столь необходимы!