Зильда разворошила шкуры и сундуки, нашла перчатки с мехом, сапоги и одеяло, кучу бесполезных теперь золотых и серебряных украшений и дурнопахнущую камыскую походную жратву. В досаде она пнула один из сундуков, он опрокинулся, одежда из него сползла наружу и из рукава меховой куртки со звоном выкатилась бутылка с бледной жидкостью.
— Ну я и ду-у-ра, — протянула Зильда и рассмеялась. — Конечно же, ты её закрысил подальше, чтоб твои грязнули не выпили. Живём теперь!
Морщась от боли, Зильда отвернула зубами пробку, выхаркнула её в стенку шатра, достала из сундука роскошный платок, аккуратно облила его горилкой и, поскуливая, протёрла руки и ноги.
— Ух, и хорошо пошла! — прошептала она, сделав два больших глотка, и стиснула зубы, сдерживая рвотный позыв.
Стало теплее и веселее. Она вмиг захмелела. Побоявшись сломать зубы об окаменевшую на вид лепёшку, она куснула нечто продолговатое и причудливое, пожевала и выплюнула.
— Члён чёрта болотного и тот, наверное, вкуснее будет, — озвучила она, скривилась и повернулась к Зигою. — Как вы живете, тандыры вонючие, на таких харчах? Умереть же лучше! Женой меня звал к себе ещё… Эх ты, оглобля!
Зильда умирать не хотела, сделала ещё два глотка, заснула ещё кусок в глотку, давясь и кряхтя, прожевала и заставила себя проглотить. Потом ещё один и ещё.
— Мы в деревне остановились, думали что делать, и пить начали, — сказала Зильда, вернувшись к огню и морщась от непривычного вкуса на губах, который даже горилка перебить не смогла. — Спать уже никому не хотелось. Домишко одно ветхое подожгли, чтоб светлее стало. Нам-то и не привыкать с голой жопой оставаться. Сидели, ворковали, куда дальше податься. К князю не вариант был возвращаться, тут-то мы и не виноватые, но лица у нас такие, сам знаешь, подвох бы почувствовал, даже ежели и не виноватые мы. Казнил бы нас, как пить дать. Сидели-сидели, ещё до зари никак час был, а тут оно снова завыло. На этот раз повыло коротко, да заткнулось. Глаза-то у нас и загорелись, ежели оно не одно, то, стало быть, и награды мы не лишились. Вторую зверюгу изловим, верёвками повяжем, волочило смастерим из досок, да к князю отвезём. Пускай посмотрит сам на это диво дивное, трахается с ним или чем там князья занимаются, да от награды и нас родных, уже не отмажется. Так и порешили, факелы в зубы взяли, верёвки достали да в лес понеслись, лихо лихое ловить. К погосту кинулись, к амбару, к речке — нигде нету. Тут-то Беззубый и говорит: «Хозяйка, а Забой-то где? Не видно его что-то. С нами же был». Звать его начали. Забой, Забой, кричим, а он и не отзывается, ни баса не слышно его, не хмыканий. Нашли его у колодца. Без башки совсем. Я тогда ещё не труханула. Злость меня взяла за Забоя. Мы его с каторги увели, три золотых за его здоровую башку вмятую и пузо неугомонное отдали. Ни разу не пожалели. С кулака коня останавливал. Копья и стрелы ему что зубочистки. Дуэлянты и склочники на него и не смотрели, боялись. Места живого не было, а он всё не дох, каждый раз поправлялся. Никто с ним совладать не мог. А эта тварина смогла. Да ещё так, что не пискнул.