В нём было много духа. Так много, что Топи таки и не смогли проглотить и растворить его целиком. Прямо там, на глубине, Анчибилл переродился и принял новое тело.
Из создания ослепительного и рождённого летать в высоте, не достижимой для птиц, он стал кровожадной тварью, приспособленной наводить ужас и в воде и на суше. Многие годы он лишь утолял свой неуёмный голод неудачливыми и более мелкими соседями, и всё рычал, как дикий зверь. И как он отъёлся достаточно, за кровавую дань Древо позволило ему покидать свои владенья, выходить на охоту и возвращаться.
Со временем у Анчибилла проснулся и разум, хоть и далёкий от его крылатого воплощения. Сначала он многим делился с Древом и радовал его рассказами о мире пока ещё далёком от растущих корней Древа. Но затем что-то поменялось.
Анчибилл покидал Топи всё чаще и всё дольше длились периоды его отсутствия. Он начинал забывать приносить подношенья, не делился рассказами и Древо уже подумывало наказать его.
Пока однажды Анчибилл снова не упал с неба едва живой от ран. Это было забавно, потому что у перерождённого Анчибилла отродясь не было крыльев. На этот раз Топь не стала поглощать его, он смог залечил раны. Но больше выходить его не тянуло, он предпочитал спать и лишь изредка просыпался высказать своё недовольство.
* * *
Минули годы, и гостья вернулась. Мёртвая вываренная кожа юных тельцов покрывала её тело почти полностью. Под ней, причудливо отделанной и окрашенной в чёрный, она скрывала «уродство», которое так и не смогла исцелить полностью. Волосы на её голове отросли, укрепились и приняли цвет, такой же как и у коры Древа. С собой у неё было много вещей, что не были частью Топи и которые сильно взволновали Древо.
Она была более сильной… куда более сильной и знала несоизмеримо больше. Словно очнулась ото сна и наконец смогла соединить все свои части воедино. Но, к радости Древа, тоска в ней проросла насквозь и пустила везде свои корни.
— Ты вернулась, — беззвучно поприветствовало её Древо, ветки его радостно заходили, и Топи пришли в движенье.
— Да. Сама не знаю почему, — вздохнула гостья, уселась на его ствол и высвободила лицо из под капюшона. — Я благодарна за спасенье. И вернулась чтобы… чтобы, может… хоть как-то отдать долг.
— Ты снова плачешь внутри, — радостный шёпот прошёл по коре Древа.
— Да.
Над ней клубилась темнота, такая родная, тёплая, и приятная, словно тысячи бритвенных лезвий отрезающих по чуть чуть, отрывающих кусок за куском и отправляющих в холодную темноту. Но вместо того, чтобы использовать эту темноту, усилить её тоской и разрывающей болью, гостью всё так же выкидывала её в никуда и разрушала понемногу ей своё тело.