В Петрозаводске предались мы и утехам чревоугодия, что сообщила нам местная кухня неподразимая. Ряпушки, лососи, сиги, калитки (пирожки), рыбники (пироги), ягоды (брусника, костяника, морошка…), грибы (белые, белые и… черные грузди, рыжики…) — в ассортименте, главное по чуйке выйти на этот «ассортимент».
Что-то нас как-то Карелия приметила. И вот накушанные деликатесами и впечатленные красотами, мы с Андреем Георгиевичем чуть было не пропустили поезд, отправлявшийся с вокзала — согласно расписанию. Резво гнались за вагоном под зажигательную песню «Долго будет Карелия сниться», которая радостно провожает в Москву всех дорогих гостей.
Добравшись-таки до купе и отдышавшись, налили по рюмке коньяку. Не замедлила развязаться беседа, сопутствующая привычно поездкам. У нас же — обыкновенно про Пушкина и Ко.
С Пушкиным, как кажется, Андрей Георгиевич крепко дружил. Трепетно относился и к пушкинскому времени, и к пушкинскому окружению, с которым все ж не так был короток, но любопытствовал.
Битов никогда не числил себя пушкинистом, к чему его притягивают всячески, но не очень искренне. Но знал и понимал он более и точнее всякого энциклопедиста.
Просто у академических ученых и доморощенных изыскателей разный уровень ответственности. — Этой новости от меня он хлопал в ладоши и подпрыгивал, как Пушкин, — ему нравилась такая безответственность. Андрей Георгиевич полагал за этим и другое — доверительность героев к энтузиасту зарождает товарищеские отношения между ними и являет правдивость и достоверность. Его терпели.
Не считал Битов себя и профессиональным писателем, полагая, что настоящую русскую литературу сделали и делают только любители, на что неустанно и твердо указывал в своих текстах и непраздных разговорах.
В собеседованиях, которые бесконечно любил, Андрей Георгиевич не экономил слова, выкладывал сокровенное, не опасаясь, что кто-то стырит и вынесет вон — размышлизма все одно не хватило бы. Слушал всегда участливо. Ставил вопросы — он был очень любознательным. На глупость раздражался чудовищно. Ценил счастливые догадки, не ревновал, напротив, радовался зачаткам просветления и легко следовал за чужим воображением.
Иной раз даже восхищался какой-нибудь затеей, что, по правде сказать, происходило нечасто. Главным выдумщиком был он сам. Не стану поминать про многие его проекты, издательские и музыкальные, и воздвигнутые памятники, о них изрядно говорено — это общее место многих вспоминателей, которые порой еще и грешат недостоверностью.
Но вот нечастый мемуар. Как-то во время круиза по Средиземноморью вздумал Андрей Георгиевич показать Пушкину его родину, и когда лайнер двигался «под небом Африки моей», добыл буквально из плавок портрет Александра Сергеевича и направил взгляд того на берег близкий. А знаменитый барабанщик Владимир Тарасов тем временем бил в бубен туземные гимны. Есть фотография. — Юрий Рост успел щелкнуть «птичкой».