.
И вот — сцена 2-я, рассказ Людмилы Муковниной о прошлой своей любви и полторы фразы, выброшенные из печатного текста (выделено жирным курсивом):
Людмила. Феликс Юсупов был бог по красоте, теннисист, чемпион России. Его красоте недоставало мужественности, в нем была кукольность… С Владимиром Баглеем мы встретились у Феликса. Император так до конца и не понял рыцарскую натуру этого человека. Его называли у нас «тевтонский рыцарь»… <…> Вначале я не произвела на Владимира впечатления, он признался мне в этом: «Вы были курносая, si démesurément russe, с пылающим румянцем…» На рассвете мы поехали в Царское, оставили машину в парке и взяли лошадь. Он сам правил. «Людмила Николаевна, нужно ли вам сказать, что я весь вечер не сводил с вас глаз?.. <…> Владимир не носил великокняжеского титула, он был от морганатического брака, их семья не встречалась с императрицей… Владимир называл эту женщину гением зла. И потом — он был поэт, мальчик, ничего не понимал в политике, зачем было убивать мальчика… Его столкнули в шахту…»>{331}.
Женщина, которую Владимир Баглей называл «гением зла», — это вдовствующая императрица Мария Федоровна. Аничков дворец, в котором она жила, описан Бабелем дважды: в очерке «Вечер у императрицы»>{332} и рассказе «Дорога»>{333}.
Связь пьесы с рассказом «Дорога» Г. Фрейдин устанавливает сразу: разговор работающих на Дымшица инвалидов о случившейся на Царскосельском вокзале облаве на мешочников-спиртоносов (1-я сцена) до деталей совпадает с описанием аналогичного инцидента на Царскосельском вокзале в рассказе>{334}. Сходство еще разительней при сопоставлении с рукописью рассказа:
Евстигнеич. <…> Кажный день изобретение делают… Подъезжаем нонче к Царскосельскому — стрельба…. что такое… Думаем — власть отошла, они это моду такую взяли — допрежде всякого разбору бахать…>{335}
«Дорога»:
«На Царскосельском вокзале я отбыл последнюю стрельбу. Заградительный отряд палил в подходивший поезд».
В печатном тексте:
«Заградительный отряд палил в воздух, встречая подходивший поезд»>{336}.
Еще один эпизод, сохранившийся в рукописи «Дороги» и ускользнувший от внимания Г. Фрейдина, — замерзающему на Аничковом мосту рассказчику снится сон:
«Передо мною на крыше дворца, помигав, загорелась комнатная лампа с абажуром. Свет ее был желт и горяч. Она освещала гостиную прокурора саратовской судебной палаты Муковнина. В прежние времена Муковнин из-за дочери своей Лиды на порог меня не пускал, а тут я сидел в его кресле, большом, как часовня, и слушал, как прокурор рассказывает мне о новых изобретениях — о радио, о средствах против рака. Платье Лидии белело за роялем, я чувствовал на себе ее строгий остановившийся взгляд…»