Это первый ключ — Ассирия, наскальные барельефы, прославляющие ассирийских царей с их роскошными завитыми бородами. И шеренги пленных у ног владыки.
Идем дальше —
«Изображение рыбы и овцы над мертвой человеческой головой».
Символика еврейских надгробий изучена — все три названных персонажа в ней присутствуют. Выясняется, правда, что рыба — это не просто рыба, а Левиафан, кусающий свой хвост, и толкуется сей символ как обещание возвращения, то есть воскресения. А овца в образе агнца встречается лишь в композиции с орлом и означает душу, уносимую смертью. Имеется и череп с костями, но на еврейских кладбищах Волыни и вообще Восточной Европы его не отыскать — только в Венеции (местные евреи позаимствовали его у соседей-христиан)…
Зато в христианской традиции все три перечисленных символа связаны тесно и давно.
Рыба скрывает в себе греческое слово ιχθυς; с тем же значением. Но на самом деле это шифр, где за каждой буквой стоит слово, и означают они «Иисус Христос — сын Божий, Спаситель».
Овца — это, конечно агнец, но иного, высшего порядка — жертвенный агнец. Оттого Иоанн Предтеча, узрев Иисуса, и провозгласил: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя все грехи мира» (Ин 1:29).
А поскольку рыба и овца располагаются «над мертвой человеческой головой», нет сомнений и в том, кому она принадлежала. Это череп Адама.
Уже в III веке Ориген утверждал, что там, где иудеи распяли Иисуса, покоилось тело Адама, и пролитая кровь Спасителя омыла адамовы кости, оживотворив в его лице весь человеческий род. Потому и дано было этому месту имя Голгофа (Γολγοθα — переделанное арамейское Gulgaltha’ «череп»).
Так устанавливается цепь событий — от Адама через Вавилонский плен к Христу. И объединяет их только одно — история евреев.
А критик ничего еврейского в Бабеле не нашел, и оттого устремил свой взор за еврейские пределы:
«Что же в таком случае представляет собой „Кладбище в Козине“? Собственно говоря, это даже не рассказ, это совсем другой жанр, даже вид литературы, это — поэзия, стихотворение в прозе, жанр, особенно популярный у французских романтиков и символистов. <…> В этом стихотворении (будем его теперь называть так), как ни в каком другом тексте, видна французская выучка Бабеля. Несомненной данью литературной традиции (в диапазоне от парнасцев до Брюсова) выглядят и ориентально-библейские мотивы: Ассирия, таинственное тление Востока, скрижали, молитва бедуина. Текст стихотворения прекрасен, но волынские евреи и еврейские кладбища тут, увы, ни при чем»>{126}.
Предложение прописать Бабеля по департаменту французской литературы увлекательно, но, к сожалению, ничем не обосновано. Зато отнесение «Кладбища в Козине» к жанру стихотворений, видимо, справедливо. Только стихотворение это не французское, а русское: