Иными словами, все четыре версии текста восходят к одному общему источнику — рукописному оригиналу, на пути превращения в публикации претерпевавшему разнообразные редакторско-корректорские перипетии.
Это открывает возможность реконструкции рукописного «протографа», который, несомненно, представлял собой беловик, почти не сохранивший следов предшествующей работы автора над текстом.
Такая реконструкция наталкивается, правда, на одну трудность — бессистемное чередование знаков, завершающих фразу:
«— Настя, — говорю, — или вы надо мной надсмехаетесь[.]…»
(Л. 1)
В машинописи конец фразы обозначен точкой — Бабель меняет ее на многоточие.
В версии журналов «Шквал» и «30 дней» на этом месте стоит точка, а в «Конармии» 1926 года — вопросительный знак с многоточием.
«<…> расчет можешь от меня получить [от меня], но только не должен ли ты мне, дружок мой Матюша, какой нибудь пустяковины[.]?..» (Л. 2)
В машинописи стоит точка, Бабель ставит вместо нее вопросительный знак с многоточием. В журнале «Шквал» на этом месте стоит восклицательный знак с многоточием, в «Конармии» 1926 года — знак восклицательный, а в журнале «30 дней» — простая точка.
«И эх, люба ж ты моя, восемнадцатый годок[.]!..» (Л. 3)
В машинописи все та же точка, Бабель меняет ее на восклицание с многоточием. В «Шквале» и «Конармии» на этом месте стоит восклицательный знак, а в журнале «30 дней» — точка.
«И неужели не погулять нам с тобой еще разок, кровиночка ты моя, восемнадцатый годок[.]!» (Л. 3)
В машинописи — точка, Бабель заменяет ее восклицательным знаком. В «Конармии» тут поставлен знак вопросительный, а в «Шквале» и «30 днях» — точка!..
Объясняется этот разнобой весьма просто — в клавиатуре тогдашних пишущих машинок вопросительный и восклицательный знаки отсутствовали, и единственным обозначением конца фразы служила точка.
И Бабель вносил правку в готовую машинопись — не сверяясь с рукописью и не всегда достаточно внимательно. Таким образом, однообразные машинописные копии каждый раз расцвечивались новыми пунктуационными красками. А затем в дело вступали редактор с корректором и устраняли бабелевские недоработки, например, деепричастные обороты выделяли запятыми с обеих сторон…
Куда занимательнее цензурная история. Но прежде, чем перейти к ней, позволю себе напомнить фабулу новеллы.
Некий рассказчик (по лингво-стилистическим характеристикам — явно не Лютов) высказывает намерение очертить жизненный путь красного генерала Павличенки. Но уже со второго абзаца и до самого конца рассказ ведется от первого лица — лица героя.