Неслучайность выбора слов в новелле можно проиллюстрировать еще одним примером:
«<…> Матвей Родионыч лежал тогда на крови под Прикумском <…>».
«Лежал на крови»… — что имеется в виду: лежал раненный в луже собственной крови? Едва ли, поскольку в машинописи за этим следует:
«так церковь Спаса лежит на древней крови».
Но уже в машинописи этот пассаж вычеркнут! Почему? Немного терпения…
На вопрос землемера, отчего образ Павличенки столь ужасен, следует ответ:
«— Потому это, — отвечаю, — земельная вы, холоднокровная власть, потому оно, что в образе моем щека одна пять годов горит, в окопе горит, в походе горит, при бабе горит, на последнем суде гореть будет…».
Сравним:
«Вы слышали, что сказано: око за око и зуб за зуб.
А Я говорю вам: не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую».
Евангелие от Матфея (5:38–39). Павличенко переворачивает Иисусову заповедь и, следовательно, он новый евангелист. Оттого и дано ему имя Матвей.
Зато подлинное имя — Иосиф — ушло в подтекст, и на него указывает лишь пушкинская рифма:
«Лик его ужасен.
<…> Он прекрасен»
А Павличенко добавляет:
«На последнем суде, — говорю и смотрю на Никитинского».
Значит, Павличенко прибыл в имение, чтобы вершить последний, Страшный, Божий суд.
«Он весь, как Божия гроза».
И вершит он его, как положено — «по написанному в книгах, сообразно с делами» (Откр., 20:12):
«<…> вынимаю я книгу приказов, раскрываю на чистом листе и читаю, хотя сам неграмотный до глубины души.
— Именем народа — читаю, — и для основания будущей светлой жизни, приказываю Павличенке, Матвею Родионычу, лишать разных людей жизни согласно его усмотрения…».
Новейший Завет пишется с чистого листа…
Однако в новелле прослеживается еще один — нереминисцентный, а потому более важный сюжетный слой.
Выслушав просьбу Павличенки получить расчет, Никитинский отвечает:
«— Вольному воля, — говорит он мне и петушится, — я мамашей ваших, православные христиане, всех тараканил, расчет можешь от меня получить <…>».
«Тараканить» — слово редкое, не всем знакомое. В русской литературе до Бабеля его употреблял лишь один автор — Чехов Антон Павлович, да и то в частной переписке. Вот все, что удалось обнаружить. В письме редактору Н. А. Лейкину от 19 января 1886 года:
«Жениху <, который собирается тараканить свою невесту,> такая музыка должна быть приятна, мне же, немощному, она мешает спать»>{174}.
Н. А. Лейкину, 14 мая 1887 г.:
«Благородного потомка Апеля и его <…> Рогульки прошу оставить для меня, если только он кобелек, не урод и если Ваши дворняжки не помогали Апелю