И зачем было упоминать о бретонском происхождении учителя Вадона? Ведь родился он не в Бретани и даже не во Франции, а в Херсоне. А предки его приехали из Прованса…>{23}
Причина, видимо, в том, что бретонцы, хоть и говорят по-французски, — не совсем французы. К тому же есть у них и собственный язык — бретонский, даже не романский, а кельтский по происхождению.
Иными словами, во Франции бретонцы — нацменьшинство, и достичь чего-то в культуре они могут, лишь заговорив по-французски. Как m-r Вадон.
Бабель уверяет, что по-французски он писал с 15-ти до 17-ти лет и бросил оттого, что не справился с пейзажем и размышлениями. Но неумение такого рода зависит вовсе не от языка…
Так зачем же Бабелю понадобилось объявлять себя французским писателем? И почему именно французским?
Причин, видимо, две. Француз — это иностранец, а иностранец видит то, что уроженцу страны никак не разглядеть. Пример — «Персидские письма» Монтескье>{24}.
А француз оттого, что слово это использовалось и как эвфемизм — ироническая замена слова «жид»>{25}.
И куда более вероятно, что никакого «французского этапа» в юности Бабеля не было. Начинал он вполне традиционно, описывая по-русски то, что знал, — жизнь евреев. Оттого и не упоминал никогда свой рассказ 1913 года, первый, под которым стояло имя, известное сегодня всем — И. Бабель.
* * *
Итак, в 1916 году Бабель нашел себя — в Мопассане.
Но и на этом пути стояло препятствие — Семен Юшкевич. Точнее, его скандальный роман «Леон Дрей» (1908–1913). Говорят, что на Юшкевича тоже повлиял Мопассанов «Милый друг», отсюда и фамилия героя — Дрей, воспоминание о Жорже Дюруа. Но Дюруа использует свое мужское обаяние для карьеры. А Леон Дрей — чистосердечный гедонист, с равной страстью наслаждающийся женщинами и едой.
Текстуальные связи Бабеля и Юшкевича установлены А. К. Жолковским>{26}:
Бобель: «За стеной еще раз взорвался женский смех. Из столовой вышли сестры с усиками, такие же полногрудые и рослые, как Раиса. Груди их были выставлены вперед, черные волосы развевались. Обе были замужем за своими собственными Бендерскими. Комната наполнилась бессвязным женским весельем, весельем зрелых женщин».
Юшкевич: «Положительно, этот зал напоминает мне веселый дом. Женщин сколько угодно <…> Каждая <…> из них здорова, благоухает, выхолена мужем для меня. Работайте, работайте, дурачье, — хольте моих женщин!»>{27}
Бабель: «Пошумев, они уехали в театр, где давали „Юдифь“ с Шаляпиным.
— Я хочу работать, — пролепетала Раиса, протягивая голые руки, — мы упустили целую неделю…»
Юшкевич: «- А мне, господа <…> с сожалением сказал [муж] <…> пора. <…>