В окне слева от меня зловещий, розово-лиловатый закат: в той стороне, где Большой проспект упирается в Малую Невку. Хочется назвать его «блоковским», и вдруг вспоминаю, что этот район полон «блоковских мест» — он тут долго жил и бродил. Тут где-то, как уверяет Чуковский, и «аптека», и разные подвальчики.
…Листал в который раз дневники и письма Блока. Удивительно точный и ясный ум! И огромное историческое чутье. Может быть, эти его тома переживут стихи. Он мыслит прямо отточенными формулами: свойство у нас одного Пушкина. Герцен не таков: он образен, метафоричен, богат ассоциациями, он развивает тему сразу в нескольких возможных вариантах и дает инсценированные картины исторической живописи. По сравнению с ним и Пушкин и Блок суховаты, но какая это насыщенная сухость.
Блок дневников и писем мне уже давно интереснее Блока стихотворца и драматурга. Потому ли, что второй Блок был не раз так интенсивно прочтен, что как бы весь вошел в состав крови — он стал мною, — а тот, другой Блок отделен от меня, он иной, в чем-то загадка, в чем-то ответ на раздумья о времени, когда он жил, и это питает, это интересно. Может быть, это вечное свойство искусства — растворяться, исчезать в нас. Ведь то же с Байроном, да и с Пушкиным в какой-то мере. Оно меняет нас и становится нами, а человек, создавший это искусство, остается самим собой… Но для всех ли художников этот «закон» действителен? У Достоевского, кажется, наоборот — он сам менее интересен своих сочинений. А есть тут и другая сторона: большой художник может ревновать к своим созданиям — это было со Львом Толстым — и стараться дотянуться до них, стать с ними наравне внутренне.
Меня всегда удивляли блоковские строки: «Сотри случайные черты и ты увидишь: мир прекрасен». Не нужно стирать никакие черты, в том числе и «случайные». И не нужно искать «прекрасный мир» ценой стирания каких-то черт. И что значит «случайные черты»? То, что сейчас кажется «случайным», завтра останется в истории точным признаком времени. А когда начинают стирать какие-то черты, объявляя их «случайными», чтобы увидеть мир таким, как тебе хочется, а не таким, каким он является, — то это и есть тот произвол художника, который лишает искусство почвы и воздуха. Мир не «прекрасен» и не «ужасен»: он и такой и другой, как «Руанский собор» Моне в разные часы суток.