– Но руки? У него же были перебинтованы руки, он не мог.
– А бинты он просто снял, размотал, они валялись в сарае, где его запирали. Вот такая история. Я не хочу посвящать в это Климента. А вам я бы настоятельно советовал пойти в полицию. Такой человек, как Рудольф Глауэр, не мог случайно оказаться в Петрограде во время войны с Германией.
– Вы подозреваете, что он шпион?
– А вы нет?
Верить или нет? Рудольф Глауэр или Родион Иванович Зеботтендорф? Кто он? Опять же, история с чертежами… Я тогда мог предположить лишь бестактность поведения с его стороны, любопытство. Но если он и вправду шпион, приходил ко мне лишь за тем, чтобы покопаться в бумагах Вениамина, беспечно оставленных им на столе. И не один раз, возможно. «Вынюхивает, ищет», – как Санька про него говорила. И Лиферов… Капитан вроде бы еще служит где-то, Зеботтендорфа он представил мне как друга, значит, и возле старика тот крутился не просто так.
Нет, бред какой-то. Бред и шпиономания. Зеботтендорф – шпион? Человек, там много знающий по вопросам философским, человек, по-настоящему увлеченный Востоком, ученый, да просто тонкий, талантливый, разбирающийся в истории, в поэзии, в живописи, такой человек никак не может быть шпионом. Пожалуй, завтра я постараюсь еще раз встретиться с господином Христевым, расспрошу его более подробно. Надеюсь, тогда станет понятно, что Рудольф Глауэр и Родион Иванович Зеботтендорф – это два разных человека.
* * *
Мне не удалось вновь поговорить с доктором Христевым. И уже не удастся никогда, никогда и никому больше не поговорить с ним. Он убит.
Звонок от Елены в половине десятого поутру. Просит срочно прийти к ним, не хочет ничего толком объяснить, только говорит, что Клименту не хорошо. Голос напуганный. Я сразу побежал к ним. В передней Елена, встретив меня, приглушенным голосом говорит, что приходили из полиции рано утром, сказали, что нашли тело Христо.
– А Климент?
– Он у себя. Он плачет. Я не знаю, что делать, я никогда не видела, чтобы он плакал. Пожалуйста, сделай что-нибудь, помоги.
Климента я застал в его кабинете. Он сидел за столом, опустив лицо в ладони, плечи его тряслись, он плакал. Я позвал его по имени. Он поднял на меня глаза, лицо его было красным, зареванным.
– Что случилось, Климент?
– Кто-то убил Христо. Зачем, почему, я не понимаю. Он три войны прошел. Три! И вот здесь, в мирном городе, посреди улицы…
– Как это произошло, – я хотел, чтобы он стал мне рассказывать, чтобы боль его со словами вырвалась наружу, перестала давить сердце, чтобы от этого ему стало легче.