Поскольку игра закончилась, делать было более нечего, я двинулся в сторону звучавшей музыки и через три-четыре минуты оказался в кулисах по заднюю сторону сцены. Здесь ходили туда-сюда, переговариваясь, какие-то люди, возможно, работники ресторана, пробежала мимо меня стайка балеринок в белых пачках. Все они были заняты своим делом, на меня никто не обращал внимания. Жозефина пела где-то за этими бархатными бордовыми занавесами, я слышал ее чистый голос:
Казак, умирая, просил, умоляя,
Насыпать курган на могиле в головах;
Пускай на кургане калина родная
Весною красуется в ярких цветах.
Пройдя за каким-то господином во фраке и белых перчатках, то ли официантом, то ли гостем этого шалмана, я оказался в зале. Я, вообще-то, в первый раз был нынче на «Вилле Родэ», слышал много и, признаться, нелестного, а вот побывать до сегодняшнего вечера не доводилось. И размах заведения меня впечатлил. Просторная зала, в которой небольшие столы под белыми скатертями стояли в шесть или семь рядов, было их здесь более пятидесяти, и все они, или почти все, были заняты. Электрические люстры под самым потолком сверкали, сверкали увешанные бриллиантами дамы, сверкало все. Публика чинно поедала что-то, запивая явно не чаем, на столах были и фужеры, и бокалы. Здесь гуляли, не стесняясь, не вспоминая про сухой закон и военное время. На сцене рояль, томная полная мадам, черноволосая и горбоносая, как грузинская Тамара, гибкими пальцами ласкает клавиши. Жозефина, безжизненно уронив руки и устремив взгляд куда-то сквозь зал, сквозь жующих, сквозь время, выпевает, будто прядет голосом тонкую нить:
Пусть вольные пташки, сидя на калине,
Порой прощебечут тогда обо мне…
Черт бы побрал эту нить, она привязала меня накрепко к этой совершенно незнакомой мне женщине, и, боюсь, мне уже никуда не сбежать от нее.
* * *
Со всех этих событий, что я начал описывать, прошло уже довольно много времени. Начал описывать и бросил. Бросил потому, что переживал их вновь и вновь в памяти, в мыслях. Мы уже отгуляли Рождество. Было оно, пожалуй, еще печальнее в этом году, даже елку не ставили, эти «немецкие затеи» теперь не в фаворе. Климент опять не пишет, или почта так плохо работает. Что он, где он? Война все тянется, и нет, не предвидится ей конца. И уже не то что в «славную победу русского оружия» хочется верить, а хоть в какое-то, пусть и не слишком славное окончание этой бесконечной беды. Город перестал радоваться даже победам. Слишком это далеко. Мы, кажется, перестали радоваться чему бы то ни было вообще.
Наши войска захватили Эрзерум