– Гросс, Виталий Федорович, – ответил этот все-таки очень молодой человек, пожалуй, не было ему и двадцати пяти, не то что тридцати.
Он развернулся и вошел в дверь, мы последовали за ним. Перед нами был полутемный коридор, только где-то далеко впереди под потолком желтым тусклым светом обозначилась электрическая лампа. То влево, то вправо уходили еще более узкие и темные коридорчики. Гросс, не оглядываясь, шел вперед. Жозефина взяла меня под руку и на одном из этих коридорных перекрестков пару раз сжала мой локоть, едва качнув подбородком вправо. Я понял, именно там скрывается комната с картиной Зеботтендорфа. Скоро мы вслед за Гроссом вошли в артистическую уборную, небольшую, с зеркалом и столиком перед ним, кушеткой, вешалкой для платьев, полотняной ширмой и парой плетеных кресел. Прямо возле зеркала на стене висел маленький колокольчик.
– Располагайтесь. Когда прозвенит колокольчик, выходите к кулисам.
Гросс коротко поклонился и вышел, мы остались одни. И что теперь? Меня опять обуяли сомнения: зачем я здесь, зачем мне вообще сдалась эта картина, как маленький, играю в сыщиков и воров или, если угодно, в сыщиков и шпионов, в кошки-мышки. Стою столбом, упершись взглядом в дверь, за спиной шебаршится Жозефина, переодевается. Молчим. Наконец:
– Все, я готова.
Оборачиваюсь. Она в черном переливчатом серебром платье и накидке, тоже переливчатой, но здесь черный плывет в кроваво-красный, багровые сполохи тревоги. На волосах – маленькая острозубая диадемка черненого серебра. Настоящее воплощение Войны. Не той, где оторванные снарядами руки и ноги, не той, где грязь, пороховая копоть, прогорклый дым пожарищ, раны и стоны. А той, что торжественна, что притягательна, что зовет к себе новых и новых героев, той к которой стремятся эти герои-мотыльки, не задумываясь, что обратит она их в жуткое кровавое месиво, превратит из героев в жертв. Ну что ж, прекрасно подобранный образ для патриотических песен. Но самой Жозефине сейчас явно не до этого.
– Евсей Дорофеевич, вы помните, куда я вам указала? Пойдете обратно к выходу, и второй коридор налево, там до конца, дверь в торце. Как войдете, выключатель с правой руки. Там картина и стоит, ближе к окну, ну да вы увидите. Я выступать уйду, а вы ступайте, посмотрите. Если кого встретите, скажите, что ищете… сами знаете что. А это в следующем коридоре, немудрено ошибиться. Никто ничего не подумает.
Только договорила, затрясся, затренькал колокольчик, знать, пора. Она убежала. Я постоял, постоял… Ну раз уж втянулся в эти игры, надо играть до конца. Вышел в коридор. Где-то вдалеке с левой стороны слышалась музыка, видимо, там была сцена. Кроме этого никаких звуков не было. Будто бы пусто, будто бы и нет тут никого, кроме меня. Нужный мне коридор нашел сразу, было там еще темнее, собственно, никакого освещения в нем не было, только из-за угла едва-едва достигал свет все той же одинокой лампы. Незатейливая крашеная дверь в самой глубине. Я подергал ручку, заперто. Вот и конец «сыщикам-шпионам». Вся суета, гонки на ночь глядя в веселящийся посреди войны вертеп – все было бессмысленно. Нестись через весь город и упереться лбом в закрытую дверь. А все из-за этой непостижимой женщины. Сказала: «Едем», и я помчался бездумно. Нет, бежать от нее, бежать. пока не поздно, пока я еще в состоянии оценивать ее хоть сколь-нибудь рационально, пока я не погиб, пока не растворился в ней, в своей некстати вспыхнувшей любви.