* * *
Открытие весенней выставки в Императорской Академии художеств. Пошел вместе с Кудимовыми, Елена прихворнула немного. Взял с собой Александру. Очень понравились картины живописца Степана Колесникова, жанровые сценки в малороссийской деревне. Такие сочные цвета, кажется, надави, и брызнет во все стороны, обилие оттенков красного, все ярко, солнечно, очень «вкусно». В сером нашем городе, в серой нашей нынешней жизни, полной судорожной, мелкоцельной суеты, соскучились мы по этой летней нагретости, по спокойной размеренности быта, по уверенности в незыблемости нашего бытия.
* * *
Уехать бы отсюда, уехать навсегда из тревожного, измаранного грязной жижей, промозглого не только на улицах, а уже где-то в мозгу моем промозглого, плесневеющего мира. Да куда?
* * *
Обедал у Елены. Домой решил пойти по набережной, вода поднялась, мне нравится смотреть на колеблющуюся тяжелую серую массу, зажатую гранитной рамой, она, того и гляди, выпрет наружу, как на дрожжах, снесет все мелкое, жухлое и меня в том числе. Как притаившийся дракон, что спал-спал со времен досюльных, и вот начинает просыпаться, шевелиться, разворачиваться. И ты не знаешь, уснет ли он опять, поворочавшись только, или прянет вверх, снося все на своем пути.
Вывернул из переулка на набережную, а тут возле особняка графа Алексея Орлова-Давыдова толпятся журналисты, фотографические аппараты на треногах, все явно ждут чего-то. Спросил одного господина. Оказывается, забавное дело – сам я давно уже перестал читать газеты, пустое занятие, поэтому не в курсе – а уже несколько месяцев прямо у нас под носом (квартира моего брата, хоть и выходит в переулок, но окна в окна с графским особняком) скандал или, если угодно, драма человеческая. Муж обвиняет жену в том, что она, желая выйти за него замуж, два года назад сказалась беременною и в отсутствие его (граф, правительственный чиновник, был в отъезде) «родила» ребенка. А теперь выяснилось, что это какой-то то ли кухаркин, то ли крестьянский сын, а вовсе не графский. И теперь Орлов-Давыдов хочет отправить жену на каторгу, чтобы не разводиться с ней, не платить отступного, а просто аннулировать брак. Я спросил: «А что же мальчик? Какова его судьба?» Говорят, отдадут обратно настоящим родителям. Два года граф и графиня воспитывали бедного ребенка как своего, мне кажется, должны были уже и полюбить его, он уж поди и «мама-папа» говорить стал, но нет, легко возвращают, как негодный товар в лавку. Более не надобен.
Когда пришел домой, завел граммофон, поставил пластинку с романсом Марии Пуаре, жены графа, той, по которой нынче каторга плачет, слушал в темноте, не зажигая света, тоскующий голос скрипки и проникновенные слова: