Саньке достались три павлиньих пера, высоких, важных, каждый с гордым оранжевым глазом и сизым зрачком. Купили подарки для Елены, Ксении, Вениамина и Павлуши. Всякую милую ерунду: шкатулочки, брелочки, деревянные побрякушки и много-много веточек вербы. Дети спрашивают: «Дядечка, а тебе что? Мы же для тебя ничего не купили». И верно, про себя я и позабыл. Подумал, подумал. «А давайте, – говорю, – птичку купим и выпустим. На счастье». Так и сделали, купили синичку желтенькую, солнечную, в крохотной клеточке из прутиков ивовых. Отошли от ларьков, от толпы подальше, клеточку открыли: лети, птушка! Она цвиркнула нам на прощанье, может, «спасибо» свое птичье сказала и упорхнула в синь небесную. Свободна.
* * *
Сегодня случилось редкое атмосферное явление. Северное сияние. За всю свою жизнь видел я эту красоту лишь однажды, когда среди зимы поехал проведать Климентов дачный дом в Райволу. Тогда, помню, задрав голову в бездонную черноту, любовался зелеными, отливающими серебром сполохами в полной тишине. Будто мир еще не начался, и я один на всей земной поверхности. И нет никого, кроме меня и Вечности.
Нынче же застало меня сияние небесное спешащим, семенящим, суетным, приземленным. Торопился к Елене, не хотел, чтобы ждали меня к обеду, чтобы простыло все, бежал мимо Николы Морского. Поднял глаза, а колокольня подсвечена зеленью купоросной, переливается, играет, хоть и светлый день. Мне бы остановиться, застыть, задрать голову, выкинуть из нее сиюминутность, хоть на мгновение стать вечным. Но нет, отметил про себя: «Поди ж ты, днем сияет…», и дальше бежать. Не промедлил даже, дурак.
* * *
Приходил Карбасов. Один. Без господина «регистратора». Я думал за ответом на свое предложение послужить на благо царю и отечеству. Опять же выбрал время, когда я дома один. Вошел, снял свою модную бекешу и остался в жандармском мундирчике. И смотрит на меня, какое это произведет впечатление. Интересно, думаю, почему он решил раскрыться передо мною. Он удивление на моем лице видит, относит его на тот счет, что я не знал о его службе, говорит:
– Прошу простить, что ввел вас ранее в заблуждение. Как видите, я служу в жандармском управлении.
Молчу, дескать, вижу, и дальше что? Он помялся, с ноги на ногу переступил, волосы свои ячменные ладошкой пригладил. Вижу, неудобно ему. Наконец, вздохнул:
– У меня разговор к вам, Евсей Дорофеевич.
И тут я почему-то зачастил. Наверное, хотел поскорее тему эту неприятную для меня закрыть, чтобы он ушел уже:
– Знаете ли, Иван Матвеевич, я от предложения вашего, вернее не вашего, а господина… э-э-э, Грошева, вынужден отказаться. Я, знаете ли, пацифист…