Наколдуй мне вчера.
Вчера было весело. Ты запекла в духовке зелёные груши. Они стали жёлтыми и отвратительными на вкус. Мы кидались ими с балкона. Не по людям или собакам, нет! Мы целились в провода, провисшие меж склонившихся от стойкой усталости столбов. Целились хорошо и долго, но ни разу так и не попали. На нас громко орал нервный сосед со второго этажа. Орал от страха, что мы испачкаем его машину. И мы её, наконец, запачкали. И сосед сразу умолк. Страх перед неизбежностью ушёл. Вчера…
Наколдуй мне вчера.
Вчера было всё совсем не так. Ты раскинула пасьянс на любовь. Пасьянс, который никогда не сходился. Не сошёлся он и вчера. Ты долго и пристально смотрела мне в глаза. Потом отвернулась, но я успел заметить мокрые дорожки на твоих щеках. Ты сказала, что карты никогда не врут. Меня передёрнуло. Я сказал, что карты врут всегда. Встал с табурета и обнял тебя. И Лу Рид тактично умолк. Кончился диск. И снег за окном перестал. Выдохлись, устав взбираться к Луне, тяжёлые на подъём тучи. Значит, я прав. Я. А вовсе не карты. И ты поверила мне, а не им. В первый раз. И, наверное, в последний. Вчера…
Наколдуй мне вчера.
Я знаю, что вчера никогда не вернётся. Знаешь это и ты. Но ещё я знаю, что вчера можно повторить сегодня. И завтра. И послезавтра. Всегда. Вот только ты мне почему-то не веришь. Но вчера ты умела колдовать. Откуда-то знаю, сумеешь и сегодня. Ведь сумеешь, правда? А я буду рядом. Даже не сомневайся. Буду.
Наколдуй мне вчера…
Ноябрь вовсе не располагает к хорошему настроению.
Солнце не показывалось уже неделю, когда случилось его полное затмение. Впрочем, этот факт остался горожанами незамеченным. Ничего удивительного. Желания зевак, извините за каламбур, тучи не колышут.
Аскаров, который о предстоящем затмении вообще ничего не слышал по причине обитания в полном информационном вакууме, проснулся с больной головой. Кофе кончился. Цитрамон тоже. Да и чуток дрянного мутного коньяка, оставленного на утро в открытой бутылке, и, естественно, выдохшегося, не вызвал в душе никакого подъёма. Лишь рвотный позыв.
Хорошо, что с вечера ушёл в сон, не раздеваясь. Даже шкеры не снял. Предусмотрительно.
Аскаров принял сидячее положение и тут же провалился в глубокую диванную яму, продавленную прошлогодним приступом ноябрьской же депрессии. Чёрт! Нынче было еще хуже.
Холст, аккуратно растянутый на квадратном – тридцать на тридцать – подрамнике, тщательно прогрунтованный и готовый стать очередным кадавром, стоял в углу на грубой самодельной треноге, отдаленно напоминающей пропитый мольберт.