Михаил Павлович отвернулся, ссутулился и бросил на ходу:
– И таковые люди, по-твоему, – больны.
Вяземский прибавил шагу, слегка отстав от собеседника.
– Да отчего же все больны? Бывают, что и больны. А случается, что душевной болезни вовсе и нет, а есть некоторые обстоятельства. Скажем, тяжёлые переживания, потрясения, чувство вины…
Великий князь резко остановился и приподнял бровь… Пётр Андреевич, видя живой интерес собеседника, осторожно продолжил.
– У меня есть давнишний знакомец, обрусевший немец. Он частно практикующий доктор и из научного интересу изучает этот феномен. На учёном языке он называется галлюцинацией. Мне приходилось слышать от него прелюбопытные теории. Торсберг, Яков Густавович, хороший доктор по душевным расстройствам.
Михаил Павлович посмотрел на своего собеседника пристально, хитро прищурившись.
– Да ты голубчик Вяземский, видать, и сам его услугами не брезговал?
Тот сразу же поспешил объясниться.
– Я, ваше высочество, изрядное время назад мучился приступами чёрной меланхолии и страха. После давнишней бузы на Сенатской. Тогда я впервые обратился к доктору, и, как оказалось, не без пользы.
Великий князь демонстративно поморщился. Вяземский отреагировал на это с пониманием.
– Я знаю, что вы не любите вспоминать всего произошедшего тогда…
– Не люблю ни вспоминать, ни говорить об этом.
– Да, да. Но всё-таки… Если позволите. Давно мечтаю задать вам вопрос…
Михаил Павлович подошёл к скамье и опустился на неё.
– Давай присядем. Ну, спрашивай, чего уж там.
Пётр Андреевич устроился рядом. Он выждал паузу, собираясь с духом.
– Скажите, ваше высочество, правду ли говорят, что Кюхля, то есть Вильгельм Кюхельбекер, который на Сенатской площади осмелился стрелять в вас, был лично вами избавлен от виселицы?
– Пистолет дал осечку, – добавил Михаил Павлович, – а то бы я здесь не сидел с тобой…
– Да правда ли, что лично вы настаивали на замене казни для Кюхельбекера Сибирью?
Великий князь молчал, отвернувшись. Вяземский продолжил.
– Более того – я слышал, что вы, ваше высочество, прислали Кюхельбекеру медвежью шубу, дабы он благополучно преодолел дорогу до Иркутска, места ссылки…
Михаил Павлович ответил, не поворачивая головы.
– Ежели человеку не везёт ни в одном из его начинаний, то должен быть хоть кто-нибудь, кто проявит в нём участие.
Пётр Андреевич Вяземский молчал, не зная, что и ответить. Он чувствовал глубокую симпатию к этому, суровому с виду, но доброму сердцем человеку, с которым в этот день свела его накоротке судьба.
Но и Михаил Павлович за время, проведённое вместе, успел расположиться к новому приятелю. Скоро он заново повеселел и спросил Вяземского, хлопнув поэта по плечу: